Король воронов

Это была историческая штуковина. Очевидно, в духе Ганси. Он был слегка разочарован, возможно, потому, что надеялся на нечто большее, хотя и не знал, чем могло быть это нечто большее.

– Нет, штука в духе Ганси – там, внутри, – сказал Генри.

К удивлению Ганси, он скользнул в дыру и с глухим стуком приземлился.

– Лезь сюда.

– Надеюсь, ты продумал, как выбраться обратно.

– Здесь есть за что ухватиться.

Ганси не двигался с места, и Генри пояснил:

– Это испытание.

– На что?

– На дерзость. Нет. Как его… слово на «д», которое обозначает смелость, только я его не помню. Лобные доли у меня еще не протрезвели со вчера.

– Доблесть.

– Да, да, точно. Испытание на доблесть. Вот это в духе Ганси.

Ганси понял, что Генри прав, потому что в нем сразу вспыхнула энергия. Примерно так же он чувствовал себя на вечеринке. Ощущение, что тебя знают. Не в сверхъестественном смысле, а в другом, более глубоком и правдивом. Он спросил:

– Какую награду я получу, если пройду испытание?

– А какая бывает награда в испытаниях на доблесть? Награда – ваша честь, мистер Ганси.

Его знали вдвойне. Втройне.

Ганси еще не понял, как быть с тем фактом, что его столь верно постиг человек, с которым они, в конце концов, недавно познакомились.

Поэтому ему ничего не оставалось, кроме как спуститься в дыру.

Там было почти совсем темно. Стены наступали. Ганси стоял достаточно близко к Генри, чтобы одновременно почуять запах его геля для волос и услышать слегка учащенное дыхание.

– История – сложная сволочь, – сказал Генри. – У тебя нет клаустрофобии?

– Нет. У меня другие пороки.

Будь это Кабесуотер, он бы живо поработал со страхами Ганси и породил ядовитых насекомых. Ганси благодарил судьбу за то, что за пределами Кабесуотера воображение было не столь мощной силой. Эта дыра в земле могла оставаться просто дырой в земле. Здесь Ганси приходилось беспокоиться только о том, чтобы держать под контролем внешнее, но не внутреннее.

– Представляешь, если бы пришлось здесь прятаться. Ну, я выдержал испытание?

Генри поскреб стену, судя по всему. Послышался мертвый, шипящий звук, когда земля осыпалась к его ногам.

– Тебя когда-нибудь похищали, Ричард Ганси?

– Нет. А что, сейчас я похищен?

– Только не в учебный день. А меня один раз похитили, – сказал Генри, таким беспечным, самым обычным тоном, что Ганси не понял, шутит он или нет. – Ради выкупа. Мои родители были за границей, поэтому переговоры шли с трудом. Меня посадили в яму вроде этой. Даже немного меньше.

Он не шутил.

– Господи, – сказал Ганси.

Он не видел в темноте лица Генри и не мог понять, как тот относится к истории, которую рассказывает. Голос Генри оставался беззаботным.

– Господа там, к сожалению, не было, – сказал он. – Или к счастью. В яме едва хватало места для меня.

Ганси услышал, как Генри трет пальцы друг о друга, а может быть, сжимает и разжимает кулаки. В этом пыльном помещении все звуки усиливались. Теперь он почуял тот особый запах, которым сопровождался страх – запах гормонов, которые вопили о тревоге. Впрочем, Ганси не мог понять, чей это был запах, его или Генри. Разум знал, что в этой дыре не появится внезапно рой насекомых-убийц. Но сердце Ганси помнило, как он висел в пещере в Кабесуотере и слышал внизу гудение пчел.

– Это тоже в духе Ганси? – спросил Генри.

– Которая часть?

– Секреты.

– В общем, да, – признал Ганси, поскольку признать, что у тебя есть секреты – это еще не значит поделиться ими. – И что случилось?

– Что случилось, он спрашивает. Моя мать знала, что немедленно заплатить выкуп – значит поощрить других похитителей. Поэтому она торговалась с ними. Им, как можно догадаться, это не нравилось. Они заставили меня объяснять маме по телефону, что они будут делать со мной каждый день, пока она не пришлет деньги.

– Они заставили тебя об этом рассказать?

– Да, да. Таковы правила. Если родители знают, что ребенку страшно, то заплатят побыстрее и побольше, вот в чем фишка.

– Я не знал.

– Теперь знаешь.

Казалось, стены подступили ближе. Генри, негромко рассмеявшись – рассмеявшись! – продолжал:

– Она сказала: «Я не плачу за бракованный товар». А они сказали, что других условий не будет, и так далее, и тому подобное. Но моя мать хорошо умеет торговаться. Поэтому через пять дней я вернулся к ней, сохранив все пальцы и оба глаза. Говорят, за немалую сумму. Я слегка охрип, но исключительно по своей вине.

Ганси не знал, как к этому относиться. Ему открыли секрет, а он понятия не имел, почему. Он не знал, чего Генри хотел от него. У Ганси было наготове столько реакций, которые он мог выдать, – сочувствие, совет, тревога, поддержка, негодование, сожаление, – но он не знал, какая комбинация требуется. Ганси привык знать. Он не думал, впрочем, что Генри в чем-то нуждался…

Это была неведомая земля без карты.

Наконец Ганси сказал:

– А теперь мы стоим в точно такой же яме, и ты совершенно спокоен.

– Да. В том-то и штука. Я потратил… потратил много лет, чтобы этого достичь, – сказал Генри.

Он коротко вздохнул; Ганси не сомневался, что лицо Генри рассказывает совсем иную повесть, нежели бодрый голос.