Король в жёлтом

– Ну же, давай, старина! – настаивал Трент.

Брейт вытащил почти пустой мешочек из-под матраса и протянул его другу с такой простотой, которая почему-то тронула Трента.

– Семь монет, – сосчитал он. – Ты меня удивляешь. Почему, черт возьми, ты ко мне не пришел? Нет, я понимаю, ты заболел, Брайт. Сколько раз повторять тебе одно и то же! Раз у меня есть деньги – это мой долг делиться ими, точно так же как долг любого американца делиться со мной. Ты не сможешь добыть ни цента, город осажден, американский премьер-министр по локоть увяз в интригах с немцами, и еще бог знает что! Почему ты ведешь себя как дурак?

– Хорошо, Трент, я не буду больше… Но этот долг перед тобой я, возможно, никогда не смогу погасить. Я беден, и…

– Разумеется, ты расплатишься со мной. Если бы я был ростовщиком, я бы взял в заклад твой талант. Когда ты станешь богатым и знаменитым…

– Не надо, Трент…

– Ладно. Только прекрати эти глупости.

Он сунул в мешочек дюжину золотых и, снова спрятав их под матрас, улыбнулся Брейту.

– Сколько тебе лет? – поинтересовался он.

– Шестнадцать.

Трент легко тронул рукой плечо своего друга.

– А мне двадцать два, и по праву дедули, я буду о тебе заботиться. Будешь меня слушаться, пока тебе не исполнится двадцать один год.

– Надеюсь, к тому времени осада закончится, – пошутил Брейт и добавил, побледнев: – Как долго он летит, господи, как долго.

Это замечание относилось к свисту снаряда, парящего среди грозовых облаков в ту декабрьскую ночь.

II

Уэст, стоя в дверях дома на улице Серпантин, сердито ругался. Он говорил, что ему безразлично, нравится это Хартману или нет, он выговаривал, а не спорил с ним.

– Ты называешь себя американцем! – оскалился он. – Да таких американцев полно Берлине и еще в аду. Ты крутишься вокруг Колетты – в одном кармане белая булка с говядиной, в другом – бутылка вина за 30 франков. И при этом, как американец, не можешь выделить доллар Брейту, когда он умирает с голоду!

Хартман отступил к тротуару, но Уэст двинулся на него, как грозовая туча.

– Не смей называть себя моим соотечественником, – прорычал он, – и художником не смей! Художники не лезут служить в национальную гвардию, там только и делают, что жрут, как крысы, народные припасы. Вот что я тебе скажу, – продолжал он, понизив голос, и от этого Хартман вздрогнул, как ужаленный. – Держись подальше от этой эльзасской кормушки и от самодовольных воров, которые там водятся. Не то… Ты же знаешь, что они могут сделать с неблагонадежными.

– Ты лжешь, собака! – завизжал Хартман и швырнул бутылку прямо в лицо Уэсту. Тот схватил его за горло и прижав к стене, злобно встряхнул.

– А теперь слушай меня! – пробормотал он сквозь стиснутые зубы. – Уж будь уверен, ты у нас неблагонадежный. Я поклянусь, что ты подался в шпионы. Это не мое дело, выискивать таких паразитов, я тебя не осуждаю, но послушай меня хорошенько! Ты не нравишься Колетте. Я тебя терпеть не могу и если еще раз встречу на этой улице, тебе не поздоровится. Убирайся, мерзкий пруссак!

Хартману удалось вытащить нож из кармана, но Уэст вырвал его и забросил в канаву. Уличный мальчишка, увидев это, разразился громким смехом, который резко прозвучал на пустынной улице. Повсюду начали подниматься ставни, из окон высовывались изможденные люди, желающие знать, почему в голодающем городе смеются.

– Мы победили? – пробормотал один из них.

– Смотри! – воскликнул Уэст, когда Хартман поднялся с тротуара. – Смотри, ты, жмот! Хорошенько запомни эти лица!

Хартман бросил на него ненавидящий взгляд и ушел, не сказав ни слова. Из-за угла внезапно появился Трент, он с любопытством посмотрел на Уэста, который просто кивнул в сторону своей двери и сказал:

– Входи, Феллоуби наверху.

* * *

– Зачем тебе нож? – спросил Феллоуби, когда они с Трентом вошли в студию.

Уэст все еще сжимал его пораненной рукой. Он сказал:

– Случайно порезался, – забросил нож в угол и смыл с пальцев кровь.

Феллоуби, толстый и ленивый, молча наблюдал, но Трент, догадываясь, как все обернулось, с улыбкой подошел к нему.

– Нам нужно кое-что обмусолить! – сказал он.

– Так давай это сюда поскорее, я проголодался, – ответил Феллоуби с шутливым пылом. Трент не поддержал тона и велел слушать.

– Сколько я заплатил тебе неделю назад?

– Триста восемьдесят франков, – ответил тот, скорчив гримасу раскаяния.

– И где они?

Феллоуби начал путаться в объяснениях, но был прерван Трентом.