Король в Несвиже

Пан Базилий Потоцкий, староста каниовский, именно тогда, согласно своей казацкой фантазии, женился. Не найдя панны в магнацком доме, которая бы за него хотела пойти, – потому что его все боялись, особенно, когда напивался сивухи, – бросил взгляд на бедную шляхтинку, дочь эконома, который у него управлял одним фольварком. Бедный этот Домбровский считал для себя то великим счастьем, что такой пан требовал от него ребёнка и, хотя девушка с плачем к ногам его падала, отказываясь от этого счастья, ничего не помогло, должна была выйти замуж за пана старосту. Женщина была дивно красивая, скромная, мягкая, а как то у нас не раз случается, хорошего образования не имела, едва выучившись от матери читать и писать, хватало ума и какого-то благородства, которое, пусть говорят, что хотят, человек с собой в мир приносит. Кто его не имеет, хотя бы весь золотом обшился, будет выглядеть холопом, а кому Бог его дал, должен быть паном, хоть в лохмотьях. Панна Домбровская тогда относилась к таким существам, что в полотняной рубашке были подобны королевам. Староста каниовский, однажды увидев её у отца на фольварке, не успокоился, пока, по всякому стараясь, не дошёл с ней до свадьбы. Начали тогда жить, сперва сносно, а дальше – жёстоко и безжалостно. Бывало, как говорили, что её и палкой бил, и розгами наказывал, и в кордегардию к своим казакам за воображаемую обиду отсылал. Женщина была добрая, честная, но безумным фантазиям, унижающим её, поддаваться не могла. Тогда начали рассказывать чудеса о тирании старосты, который, как с другими, так с женой в то время обходился, словно не Потоцким был, а простым хамом.

Ходили о том вести по краю, рассказывали, может, и дорабатывая, необыкновенные приключения, и все несчастную старостину жалели. Дошли эти слухи до Львова, где их за болтовню приняли. Итак, дамы, плача над судьбой бедной женщины, вызывали месть Божью на изверга.

В то время у некоего мещанина Янаша, если хорошо помню, была жена, женщина ловкая, с отличным языком, смелая, которую полюбил Гоздзкий, и, прошенный или непрошенный, ездил к ней, хоть муж кривился на это. Ему это было всё одно, так как, если бы он хоть сказал слово, его бы непременно побили саблей плашмя. Мещанин, спокойный человек, всё-таки эту панскую милость переносил, хотя кисло, делая только то, что, сколько бы раз ему этого гостя лихо не приносило, всегда с великим респектом ассистировал, на шаг от жены не отходя. Гоздзкий пробовал его поить, потому что сам имел голову, как знали, что бочонок венгрина могла вынести, не одурманивши, но Янаш также пил не хуже. Поэтому в итоге они обнимались, и мещанин ещё воеводича в карету сажал, сам потом под колодец идя, дабы избавиться от похмелья.

Однажды, будучи у пани Янашевой, Гоздзкий, под хорошее настроение, когда она рассказывала разные вещи, забавляя его, услышал о старостине каниовской, какую судьбу ей уготовил пан Потоцкий. Так как это было при рюмке, он принял к сердцу – хотя, как жив, никогда этой пани в глаза не видел. Янашева по-женски досыпала к повести перца и соли. Гоздзкому не нужно было того, чтобы на него горячка напала.

– А, негодяй! А, нечестивец! Разбойник! – начал он. – Не стоит такой жены… кто честен, должен отобрать её у него.

– Если кто, то пан воеводиц один это мог бы учинить, – отозвалась Янашева, – потому что ни кто иной не справится со старостой… не может с ним мериться. Но это и для ваших зубов твёрдый орех, потому что это жена… муж и жена – одно тело. Кто бы между супругами хотел мешаться… разве рискнул бы? И вы бы с этим не справились!

Гоздзкий покрутил усы.

– Ты так думаешь, сударыня? – спросил он.

– Не иначе, – сказала Янашева.

– А что бы ты поведала, если бы я её отоборал?

– Этого не может быть, – ответила красивая горожанка.

– Спорим, что это сделаю! – крикнул Гоздзкий.

– Не хочу вас вытянуть на слово, потому что это невозможно трудно. Во-первых, она его жена, а во-вторых, он староста каниовский, а о него тереться, хотя бы такому непоколебимому холостяку, каким вы слывёте, опасно.

Побила его баба бубном, как бы специально. Гоздзкий настаивал.

– Ты меня не знаешь, – воскликнул он, – я, когда что решу, если бы дьявол на дьявола сел, или жизнь потеряю, или поставлю на своём.

Пан Янаш, который был сообразительный, догадываясь, что его достойная жена будто бы специально высылала воеводица к старосте, чтобы самой избавиться от его навязчивости – пронюхав письмо носом – начал также со своей стороны прибавлять, каким великим опасностям подвергся бы Гоздзкий. А тому в этом – игра; чесалась его кожа, таким образом, так невидимо влюбился в эту старостину, словно её одну в сердце носил.

Янашева от него отделалась… но, повернув в Ярычов, он не мог уже усидеть, пока сразу не разведал о старостине, где, что и как, что с ней делалось. Нашлись люди, которые её видели, иные – что слышали о тирании, подтвердилось в значительной части привезённое из Львова. Гоздзкий принял сильное решение вырвать старостину из рук мужа.