Король в Несвиже

Таким он был, надоумил себя, что это, должно быть, было геройством и делом чести – перехватить потерпевшую и униженную женщину.

В Ярычове он всегда имел при себе придворных и вроде бы милицию голов до ста. Бывало меньше или больше, потому что выдержать его долго была штука, а кто туда заявлялся, определённо больше имел безумства, чем степенности. Его люди, как он сам, отчаянные, должны были слепо идти за ним в огонь и в воду, куда дал команду… а, если кто-нибудь сбегал или разочаровывал его, он не имел уже за чем возвращаться. Кормил и поил, что называется, деньгами обсыпал, но также, когда кринул: «Вера! За мной!», нельзя было оглядываться и рисковать. Тогда сразу со всей этой ярычовской силой Гоздзкий начал выбираться к старосте, не объявляя ему войну, как тот прусский Фридрих II на Саксонию во время Семилетней войны. Естественно, он сам командовал этой бандой.

Сначала пошли шпионы, чтобы разузнать, на котором фольварке пребывает старостина, сделать рекогносцировку позиции и узнать силы неприятеля. А над ним Гоздзкий имел то преимущество, что пан каниовский знал его ненависть к себе (издавна угрожали друг другу), но ожидать вмешательства в свои домашние дела не мог. На это только нужно было такого безумца как воеводиц. Уже должны были выбираться из Ярычова, когда случайно там оказался приятель Гоздзкого, пан Пжилуский, которому признался в своих намерениях; тот начал отговаривать.

– Бойся Бога, – сказал он, – так не делай, это агрессия и разбой. Даже твоя честь требует, чтобы сперва, по меньшей мере, каниовскому напомнил об обязательствах, прежде чем нарываться.

– А где я его буду искать? – спросил Гоздзкий.

– Во Львове легко его найдёшь.

У воеводица всё шло молнией. Оседлал коня и направился во Львов. Прибыв туда, до старосты достать было нелегко, он закрывался в каменице, а казачество охраняло двери. Поджидал его воеводиц на рынке, и поймал, когда тот возвращался из костёла. Переступил ему дорогу. Люди, что видели это издалека, остановились смотреть. Гоздзкий был гигантской фигуры, как дуб, широкоплечий, что называется красивый мужчина, голова всегда вверх, шапка всегда набекрень, руки в боки. Староста, высокий, костистый, худой, невзрачный, с жёлтым лицом, с впалыми и косо смотрящими глазами, немного согнутый, имел мину скорее франта, чем забияки. У Гоздзкого нога и рука панские, у старосты стопы огромные, руки костистые, чёрные. С воеводицем страшно было встречаться, потому что или убил бы, или напоил; когда раздражил того, человек не мог спать спокойно, он мог приказать поджечь, на дуэль не вызывал, но до смерти не прощал. Знали друг друга по лицу и репутации. Староста хотел обойти стороной, Гоздзкий встал перед ним.

– Челом, пане староста, несколько слов.

– Я вас не знаю.

– Тогда, может, узнаете, я Гоздзкий, Гумецкая меня родила. Природу я имею такую, что трутней не выношу.

– А я также и смельчаков вдобавок.

– Я хочу вас, пане староста, предостеречь.

– В предостережениях не нуждаюсь.

– Желаю вам их принять, когда даю, потому что могу науку дать, а та будет менее переваримой. Вы женились на бедной шляхтинке, а обходитесь с ней как с невольницей, исправьтесь или будет плохо.

– Кто вам дал право мне напоминать?

– Право имею от Бога и природы, от сострадания к ближнему. Несчастную ущимлённую женщину каждый честный человек должен защищать.

Староста рассмеялся и пожал плечами, бормоча:

– Безумец!

Гоздзкий поднял руку и крикнул:

– Узнаешь меня, когда начну!

И разошлись; а староста в этот день уехал в Збараж.

В Гоздзком уже всё кипело. Затем той же ночью он послал своего поверенного, дабы разведал в Збараже, что там после возвращения Каниовского будет делаться; тот вернулся, донося, что староста жену на хлеб и воду посадил в тёмной избе, а отца, которого подозревал, что на него жаловался, собирался отправить к казакам, чтобы его сместили с фольварка.

Не много думая, Гоздзкий собрал людей и пошёл на Збараж. Там его никто не ожидал, потому что ни у кого в голове не было, что воеводиц решится напасть на дом. Дворовые казаки, согласно обычаю, были на страже, но половина спала, а другая без оружия возле усадьбы развлекалась. Когда Гоздзкий вдруг атаковал дом с выстрелами и криком, испуганные казаки даже не сорвались на оборону; кто жил, взяв ноги за пояс, сбежал в коноплю, в кусты, под сараи, не исключая старосты, потому что и тот убежал за усадьбу и спрятался в ров. Воеводиц с триумфом вторгся в жилище и, всё перетряся, не скоро запертую в тёмной комнате отыскал женщину. Та, испуганная нападением, не зная, кто и что, думая, что пришли какие-нибудь разбойники, упала ему в ноги, умоляя, чтобы не убивал её.

– Но я прибыл сюда на защиту вашей жизни, – поднимая её, воскликнул Гоздзкий, – прошу успокоиться. Я услышал о вашем мученичестве и унижении старостой, и пришёл вам на помощь. Я увещевал его напрасно; трудно от него исправления ожидать, а вы достойны лучшей судьбы. Поэтому я забираю вас с собой во Львов и займусь разводным процессом, а на опеке честного человека вы, наверное, благодетельница, не потеряете.