Однако что-то в этом лесу его насторожило: деревья росли довольно необычно — очень много молодых и вроде бы крепких деревьев были сильно наклонены к земле. Сначала Анри подумал, что это следствие какой-нибудь сильной бури, однако тут же улыбнулся, догадавшись о ловушках.
— Да, приближаясь к дофину Франции, надо идти осторожнее, — сказал он вслух своему уставшему коню. — Не бойся, красавец мой! Здесь чувствуется рука человека, никому не доверяющего.
Но в оправдание Людовика Анри решил, что иначе и быть не может. Он испытал огромное облегчение от мысли, что дофин ещё жив.
Осторожно он пробирался сквозь ловушки, отмечая про себя, что все они сделаны с завидным умением и хитростью. Вскоре он увидел остриё копья, тёмно-красного в лучах заходящего солнца, как будто оно уже успело обагриться кровью.
— Эй, кто там?
Тут же из зарослей вышел часовой.
— Если не хочешь, чтобы тебя увидели первым, измажь своё остриё в земле, чтобы оно так не блестело, — затем Анри назвал себя и попросил, чтобы его немедленно отвели к принцу.
Тот что-то пробормотал насчёт того, что им приказано держать оружие наготове и острозаточенным, и добавил:
— Только не знаю, можно ли тебя отвести к принцу.
— А почему нет? С дофином что-то случилось? Он ранен? — Он на мгновенье замолчал. — Умер?
— Я ничего не знаю.
— Да, чёрт бы тебя побрал, хоть что-то ты можешь мне сказать!
— Я знаю только, что дофин приказал часовым приводить к нему всякого, кто будет обнаружен возле лагеря, немедленно, но затем из его штаба вышел брат Жан, и сказал, что дофин заснул, отменив приказ и сказав, что завтра будет достаточно времени, чтобы допросить английских шпионов.
— Идиотизм! Так ты принимаешь меня за английского шпиона?
— Нет, капитан, вы говорите не сквозь зубы, как они. — Кроме того, солдат узнал знак, который носили все капитаны артиллерии Жана Бюро, прикреплённый Анри к своему плащу, накинутому им поверх лёгкого стального нагрудника — единственных доспехов, надетых им в дорогу. — И ваше имя хорошо известно. Если вы действительно капитан Анри Леклерк, я советую вам повернуться и возвратиться обратно в Париж как можно скорее. За экю я забуду, что видел вас.
— Никакого экю ты от меня не получишь, господин часовой. Возможно, если ты меня быстро доставишь к дофину, я забуду, что за экю ты был готов забыть о своём долге.
— Это я по доброте душевной, господин. — Часовой быстрой походкой направился в сторону шатра дофина, находящегося на поляне, и хотя он был несколько больше остальных, но выглядел совсем как другие, только вокруг него уже были расставлены охранники с затемнёнными фонарями. — Через стены шатра солдаты слышали, как он с гневом произносил ваше имя. Он говорил с трудом, и солдаты думали, что он пьян. Сегодня чуть не произошло несчастье. — Часовой торопливо рассказал о происшествии с англичанином, о том, как того держали привязанным к дулу пушки. — Всё шло отлично, пока он не сказал на трещину. Возможно, вы завтра тоже сможете её увидеть в такой же ситуации. Только не говорите, что я вас не предупредил.
— Я благодарен тебе. Но поверь мне, я приехал сюда именно из-за этой трещины.
— Надеюсь, дофин вам поверит. Он подозревает всех.
У него есть основания, невесело подумал Анри.
— Вы всё ещё настаиваете, чтобы я разбудил дофина? С братом Жаном вам будет приятней разговаривать, и к тому же он не пьян.
— Это не тот брат Жан Майори, который когда-то был аптекарем в Оше?
— Я не знаю, откуда он, но, насколько я знаю, он всегда был духовником и лекарем монсеньора, однако он говорит, как говорят в Арманьяке, и фамилия у него Майори, это точно. Не сомневаюсь, это он и есть.
— Я знал его ещё мальчиком! Отведи меня к нему.
— Разве я не заслужил монету за свой совет? Жалование у солдата крохотное, и нам строго-настрого запрещено брать что-либо у крестьян, даже удовольствие, которое нам предоставляли бы даже с охотой.
Анри засмеялся:
— Дофин держит вас в строгой дисциплине, а? Вот твой экю — за то, что ты свёл меня с братом Жаном, моим старым другом. Прошло так много лет.
R шатре, расположенном рядом с шатром дофина, брат Жан сердечно и без всяких подозрений приветствовал Анри, его мысли и настроение были гораздо более спокойные и миролюбивые, чем у принца.