Король франков

   — Не надо. Оставь всё как есть. Чертовски приятно видеть и чувствовать, как ты обнимаешь меня. Даже раны ныть перестают. Я бы и сам тебя обнял, но... ты уж извини, не могу пошевелить руками. Должно быть, им здорово досталось. Да и голос у меня совсем слабый, тебе, наверное, и не слышно...

   — Ну что ты, — прошептала Изабелла, глядя ему в глаза и гладя по щеке. — Зачем ты так?.. Тебе нельзя шевелиться. А голос — это потому, что нет сил.

   — Ты, наверное, поздно уснула. Сколько сидела возле меня?

   — Откуда мне знать? Светать уже начало...

   — Бедная девочка... Но ты вся дрожишь. Замёрзла?

   — Нет, мне тепло рядом с тобой. Просто... просто это... я ведь никогда не лежала в постели с мужчиной.

   — Почему же легла?

   — Потому что тебя бил озноб, ты никак не мог согреться. Я стала искать одеяло и не нашла. Что мне было делать? Могла я разве допустить, чтобы ты замёрз?

   — Вот оно что. Выходит, ради меня ты пожертвовала собой?

   — А разве ты собой не пожертвовал?

Можер промолчал, глядя на неё. Как жалел он в этот миг, что не может обнять эту славную девушку! А ведь она, наверное, сейчас найдёт причину, чтобы оставить его одного.

Так и случилось. Изабелла вдруг встрепенулась:

   — Я встану. Надо сменить корпии, смотри, они уже никуда не годны. А вчера приходил король, принёс сладкое вино и свекольный сок. Ты должен выпить...

   — Не торопись, побудь ещё со мной, Изабелла, — попросил Можер. — Так хорошо, когда ты рядом. Я забываю обо всём.

   — Ну, ладно, — сказала Изабелла и вновь улеглась. — Не холодно? Хочешь, я обниму тебя ещё крепче?

   — А сможешь?

   — Боюсь только, это причинит тебе боль.

   — Это доставит мне лишь радость, поверь, и будет лучшим снадобьем для моих ран.

   — Правда? — просияла Изабелла. — Если так, то я рада. Знаешь, честно сказать, мне и самой не хочется уходить, ведь это так прекрасно, так хорошо... — Помолчав, она продолжила, крепко обняв нормандца и пряча лицо у него на груди: — Только прости меня, пожалуйста, Можер... ведь я должна называть тебя «господин граф» и обращаться на «вы»... Но уже не получается. Мне почему-то кажется, что так и надо. Наверное, ты сердишься на меня за это?

   — Ничуть, — улыбнулся Можер. — Поверь, я даже рад. Мне это нравится.

   — Так общаются только близкие друг другу люди. Но если нас эго не смущает, значит, мы с тобой уже близки?..

Нормандец удивлялся и одновременно восхищался наивностью юной Изабеллы, вопросы которой порой ставили его в тупик. Но он знал, что именно в этом и заключается прелесть этого милого, нежного создания, не искушённого в светских беседах, не отравленного завистью, ложью, показным стыдом. Он хотел уже ответить, но в это время в коридоре раздались шаги, приближавшиеся к двери. Изабелла живо юркнула под покрывала.

   — Можер, прошу тебя, кто бы это ни был, не выдавай меня!

Вошёл Вален.

   — Как чувствуешь себя, граф? Можешь говорить? Я знаю, ты ещё слаб, потерял уйму крови, значит, и голос.

   — Сам видишь, не могу подняться: весь в повязках, — тихо ответил Можер. — Не получается даже крутить головой, шею будто изрезали на ремешки для сандалий.

   — Тебе здорово досталось. Другим тоже.

   — Все живы, никто не умер? Игра была нешуточной.

   — Благодарение Богу, отпевать никого не пришлось, хотя один совсем плох. Нам пришлось попотеть, иным кусками пришивали кожу. Много увечий: нет пальцев, ушей, одному срубили полноса. Всё кругом в крови, до ночи мыли полы. Помогали монахини, да ещё как! Без них мы едва управились бы до утра.

   — Славные девчонки, замуж бы им. Но скажи, Вален, как дела у моего друга?

   — Отца Рено? Его плечо здорово ноет, рана стала ещё больше. Остриё стрелы глубоко засело в тканях, пришлось вытаскивать его, толкая по ходу.

   — Ты проколол ему плечо насквозь?

   — Иного выхода не было. К счастью, остриё оказалось не отравленным.

   — Бедняга Рено, как он, должно быть, страдал...

   — Тебя тоже вчера дотащили не в лучшем виде. Мне рассказали. Это чудо, что ты остался в живых. Но теперь дело пойдёт на поправку, я уверен.

   — Когда удастся поставить на ноги Рено? Скоро ли я увижу его?

   — За него не беспокойся, всё самое страшное уже позади; обе раны в плече и на груди я зашил. К тому же у него хорошая сиделка. Полагаю, ей удастся то, чего не в силах сделать все врачи Европы: поднять его с постели через десяток дней.

   — Кто же она? Сестра милосердия?

   — Сестра, ты угадал. Только она монахиня, одна из тех, которых привезли. Не отходит от святого отца. Уж не влюбилась ли? Хотя им это запрещено, ведь они давали обет целомудрия.

   — Ну, это легко исправить, — сказал Можер. — Её милый, человек духовного звания, снимет с неё это проклятие.

   — Пожалуй, ты прав, но твоя сиделка тоже монахиня. Ей впору ноги целовать: если бы не она, беседовать бы тебе сейчас с Господом на небесах. Король говорил, что приходил к тебе глубокой ночью. Она не спала, сидела и глядела на тебя, как на ангела с небес. Так говорил король. А вот как скажу я, и ты меня послушай: так глядят и ведут себя только те, кто по уши влюблён.

Оба покрывала на Можере слегка зашевелились.