Король франков

   — Как! Ты уже пробуешь двигать рукой? — изумился Вален, поглядев в это место. — Не советую. Потерпи немного, не то разбередишь раны, и они откроются. Монахиня дала тебе выпить то, что я прислал? Старые корпии поменяла? Кстати, почему её не видно? Она ушла?

   — Да, Вален, — пробормотал Можер. — Кажется, она пошла умыться. Но как только вернётся, я скажу ей...

   — Это будет не скоро, — оборвал его врач и решительно направился к кровати. — Знаю я, как умываются женщины, а потому сам сейчас займусь врачеванием.

   — Нет, не утруждай себя, — попытался остановить его Можер, — лучше позаботься о других. Изабелла, право же, скоро вернётся...

Но Вален, не слушая, уже протянул руку к стулу, который хотел подвинуть, чтобы сесть поближе. И вдруг рука его замерла в воздухе: он увидел на спинке стула доказательство того, что сестра Моника явно не торопилась идти умываться. Застыв, Вален выразительно поглядел на Можера. Тот, улыбнувшись, лишь слегка приподнял брови. Вален понимающе кивнул и сделал шаг назад, говоря при этом:

   — А впрочем, пожалуй ты прав и мне не стоит вмешиваться. Своё дело я сделал, теперь пусть она поухаживает за тобой, ведь ей, насколько я понимаю, это доставляет удовольствие? Но не забудь напомнить, пусть регулярно даёт питьё. А вечером я приду — сменим ещё раз корпии и осмотрим раны. Но в случае чего пусть твоя Изабелла немедленно идёт за мной: всё же со здоровьем шутить не следует.

И Вален, покосившись на покрывала, улыбнулся, покачал головой и ушёл.

Едва закрылась за ним дверь, Изабелла вынырнула из своего укрытия.

   — Боже мой, я чуть не задохнулась, — были её первые слова. — А какого страху натерпелась! Если бы он увидел меня... Что подумал бы он о невестах Христовых, которые, давая обет целомудрия, отреклись тем самым от всего мирского?

   — Это правда? — спросил её Можер.

   — Что? — не поняла Изабелла. — О чём ты?

   — Что ты влюблена в меня?

Она долго молчала, не зная, как ответить. Потом, вся во власти своего искреннего чувства, приподняла голову и, чуть не касаясь его губ, прошептала:

   — А разве ты сам этого не видишь?

Их губы слились. То был второй в жизни поцелуй Изабеллы, и она отдалась ему страстно, самозабвенно, вложив в него всю нежность и пылкость, которые диктовала ей юная, неискушённая ещё плоть.

   — Видишь, какая я, — нежно водила она пальчиками по лицу Можера. — Ты хотел меня увезти, а я сама пришла к тебе.

   — Моя Изабелла... — прошептал нормандец, и она вновь обняла его, положив голову ему на грудь и вдыхая сладкий запах его тела.

Глава 16 ВОЛЯ НЕБЕС

Вскоре Изабелла ушла, сказав, что её звал король.

Можер недоумевал: что надо королю от монахини? И зачем он приходил ночью? Уж не хочет ли запретить ей приходить сюда? От этой мысли нормандец пришёл в негодование. Ещё чего! С какой стати? Разве она плохая сиделка и не помогает тем самым Валену, у которого и без того хватает забот? Да и с чего вдруг вздумалось монарху вмешиваться в его личную жизнь, ведь ему так хорошо с сестрой Моникой и он быстрее поднимется на ноги под её присмотром! Вместо этого, что же, его хотят оставить одного умирать в этой комнате, где, кроме него, нет ни души? И Можер решил, едва появится король, потребовать, чтобы Изабелла осталась.

Перед уходом сестра Моника дала выпить раненому куриный бульон, а потом напоила целебным отваром, и теперь правнук славного Роллона чувствовал себя значительно лучше. Жизнь возвращалась к нему и, хотя раны продолжали ныть, ему захотелось петь. Сделать этого, конечно, он не мог, тем не менее чувствовал, как голос мало-помалу возвращается.

Внезапно Можер поймал себя на том, что думает о сестре Монике. Вначале он решил, что не стоит уделять их отношениям особенного внимания: подумаешь, мало ли таких было у него? И чуть не каждая объяснялась в любви. Возьми хоть Вию. Или Эмму. Но тут... — и брови нормандца едва не сошлись на переносице — ...тут было нечто иное. Что именно, он так и не смог себе объяснить, как ни напрягал мозги. Но чувствовал, что эта юная монахиня буквально ворвалась к нему в душу, будто свежий ветер заполнил душное помещение, вытеснив оттуда затхлый воздух, да так и остался там, не позволяя ничему иному занять своё место. За то немногое время, что они были вдвоём, она заставила его восторгаться собой, думать о себе, быть может, даже любить... Но последнее было чуждым, неизвестным Можеру чувством, весьма далёким от понимания его власти над разумом. Он всегда хохотал, когда говорили о любви, и не понимал, почему люди безумствуют, одержимые ею, почему совершают чудеса, подвиги, теряют голову, порою даже не жалеют жизни, опьянённые ею, у неё в плену! При этом они нисколько не жалеют о том, что уже не владеют собственным сердцем, оно отдано другой, перед которой они стоят на коленях, готовые целовать ей ноги, а поймав её благосклонную улыбку, едва не сходят с ума от счастья.