Коробка в форме сердца

— С виду бабуля — добрейшая, безобиднейшая старушка на свете, но подшутить иногда может так, что… В восьмом классе я жила у нее и приглашала к себе дружка, Джимми Эллиота. Говорила, будто в покер на костях поиграть, но на самом деле мы с ним таскали у бабули вино. Обычно у Бамми имелось в холодильнике с полбутылки красного, оставшегося со вчерашнего ужина. А она наши проделки заметила и однажды подменила бухло красными чернилами. А Джимми первый глоток уступил мне. Глотнула я, поперхнулась, закашлялась и вся облилась. И отмыться к бабулину возвращению не успела: вокруг губ пятно красное, подбородок весь в кляксах, язык — что малина… Неделю чернила держались. Я думала, Бамми отшлепает меня как следует, но ее все это только развеселило.

К их столику подошла официантка.

— Джуд, а как тебе в браке жилось? — спросила Джорджия, когда она, приняв заказ, удалилась.

— Спокойно. Мирно.

— Зачем же ты с женой развелся?

— Это не я. Это она со мной развелась.

— Застала в кровати со штатом Аляска, или еще что-то вроде?

— Нет, я ее не обманывал… ну, разве что изредка. И близко к сердцу она все это не принимала.

— Не принимала? Серьезно? Если бы мы с тобой поженились и ты налево пошел, я бы в тебя швырнула первым, что под руку подвернется. И вторым тоже. И в больницу бы после не повезла: лежи себе, истекай кровью. — Сделав паузу, она склонилась над кружкой, ненадолго о чем-то задумалась. — Так отчего вы с ней разошлись?

— Трудно объяснить.

— Думаешь, мне ума не хватит понять?

— Нет, — ответил Джуд. — Скорее мне не хватит ума объяснить… даже себе самому, не говоря уж о ком-то другом. Долгое время мне хотелось быть хорошим мужем, старания к этому прилагать. А потом расхотелось. А она это каким-то образом поняла. Хотя, может, я сам нарочно дал ей понять…

Еще не закончив, Джуд живо вспомнил, как начал по вечерам засиживаться в студии допоздна, дожидаться, пока жена не устанет и не отправится спать без него, а сам тихонько проскальзывал в спальню позже, когда она уснет, чтоб не пришлось заниматься любовью. А как он порой принимался играть на гитаре, подбирая мелодии, прямо посреди ее рассказа о чем-нибудь, заглушая голос жены? А как не выбросил ко всем чертям, оставил у себя ту видеопленку со снаффом и даже не потрудился спрятать кассету подальше — бросил там, где она непременно попадется жене на глаза?

— Чушь какая-то. Вот так — вдруг, ни с того ни с сего — расхотелось? На тебя это совсем не похоже. Не из тех ты, кто бросит начатое безо всякой причины.

Ну, еще бы! Все верно, причина имелась, вот только внятному, разумному изложению не поддавалась никак. Для жены, а вернее для них обоих, Джуд купил загородный дом. Купил Шеннон один «Мерседес» и другой, огромный седан, и маленький юркий кабриолет. Выходные они время от времени проводили в Каннах, летая туда частным лайнером, с гигантскими креветками и шейками омаров во льду на обед. А потом Диззи умер, умер самой скверной, мучительной смертью из всех возможных, а Джером покончил с собой, а Шеннон по-прежнему как ни в чем не бывало являлась в студию и говорила: «Тревожно мне за тебя. Поедем-ка на Гавайи» — или: «Я тебе куртку кожаную купила, примерь-ка». В такие минуты Джуд и принимался бренчать на гитаре, заглушая голос жены — уж очень противным казался ее щебет, уж очень противными сделались мысли о новых тратах денег, о новых куртках, о новых поездках… Однако куда противнее, ненавистнее всего прочего стала ее довольная, холеная физиономия, и пухлые пальчики в кольцах, и холодная, расчетливая озабоченность во взгляде.

Под самый конец, ослепший, в горячечном бреду, чуть ли не ежечасно гадящий под себя, Диззи вбил себе в голову, будто Джуд — его отец. Плакал, твердил, что вовсе не хотел становиться геем, а напоследок сказал:

— Прости меня, папа… не надо… не надо меня ненавидеть…

И Джуд ответил:

— Да что ты! Я и не думал.

А после Диззи не стало, а Шеннон продолжала заказывать Джуду тряпки да размышлять, где бы им пообедать…

— А почему ты с ней детей не завел? — спросила Джорджия.

— Побоялся. Все думал, не слишком ли много во мне от отца.

— По-моему, ты на него вообще ничем не похож, — возразила Джорджия.

Джуд призадумался, рассеянно жуя.

— Нет. Характеры у нас практически одинаковые.

— А вот меня другое пугает. Что заведу я детей, а после они узнают обо мне всю правду. От детей ведь ничто не укроется: я о родителях тоже много чего узнала.

— И что же узнают о тебе твои дети?

— Что школу я бросила, не доучившись. Что проституткой в тринадцать лет по милости одного козла сделалась. Что делать толком никогда ничего не умела, кроме как раздеваться под «Мотли Крю» перед пьяной толпой. Что под арестом побывала три раза. Что деньги у бабули как-то раз сперла и расстроила ее до слез. Что зубов не чистила года два… и это я, может, еще не все вспомнила.

— Значит, твой сын будет знать: какая бы беда со мной ни случилась, мать меня выслушает и поймет, потому что сама прошла через все это. В какое бы дерьмо я ни влип, переживу, выкарабкаюсь — маме хуже пришлось, но ничего, справилась же.