Корделия

— И почему только дамы боятся мышей? Тайна, покрытая мраком. Я искал разгадку на прозекторском столе, но так и не нашел. Это не поддается логическому объяснению. Хотя сейчас стараются объяснить все на свете. Требуют доказательств существования Бога, а также доказательств того, что Бога нет. Прежде, чем съесть пудинг, людям необходимо знать технику его приготовления. Прямо как дети. Я хохочу! Позвольте представить вам мистера Гладстона.

Он отпер дверцу стоявшей особняком клетки и, не отрывая от молодой женщины испытующего взгляда, вытащил громадную коричневую крысу. Корделия невольно сделала шаг назад, и дядя Прайди сморщил лицо в улыбке.

— С вами что-то творится, юная леди. Хотел бы я знать, что. Какое-то брожение. Не бойтесь, он совершенно безобиден — гораздо безобиднее, чем его тезка, уверяю вас. Этотмистер Гладстон не обязан постоянно забивать себе голову мыслями о том, как потратить семьдесят миллионов и что делать с налогами. Его волнуют куда более важные вещи: вкусная еда, друзья и как бы получше провести свободное время. А вас?

Он посадил крысу себе на плечо, и она уютно устроилась там, свесив длиннющий хвост. Злые, налитые кровью глаза животного буравили молодую женщину подозрительным взглядом.

— А где же мистер Дизраэли? — пошутила Корделия, посчитав его вопрос риторическим.

Дядя Прайди показал в улыбке желтые зубы.

— Отлично. Превосходно. Мужество, как я уже сказал, и чувство юмора. Редкие качества в женщине. Кажется, я начинаю вас любить. Больше, чем Маргарет. На этот раз Брук лучше позаботился о своем благе, какова бы ни была подоплека… Надо бы принять закон против таких вещей. Сколько вам лет — шестнадцать?

Корделия покраснела.

— Двадцать. А почему вы не любили Маргарет?

— Ах, вы хотите знать? Но это вполне естественно. Женское любопытство. Однако кто сказал, что я ее не любил? Разве мы так сказали, а, мистер Гладстон? Отнюдь. Хотите еще конфету?

— Вы напоминаете моего отца, — Корделия улыбнулась. — У него тоже есть хобби, только это часы. Завтра вечером он с нами ужинает. У вас не было возможности как следует познакомиться на свадьбе.

При этом она думала: "Разница в том, что все папины заскоки — на виду, тогда как дядя Прайди — как бы человек с двойным дном; его чувства, мысли и побуждения — глубже, тоньше, острее и, может быть, даже злее. Но злость направлена не против меня…"

— На этот раз мне подсунули не те конфеты, — жуя, сообщил дядя Прайди. — Я буду жаловаться. А что, ваш отец — идеалист, поборник прогресса, радикал или реформатор — как каждый третий в этом городе невежд?

— Папа не интересуется политикой. Понимаете, часы… и дети…

— Я бы посоветовал ему и дальше держаться часов. Это чище и безопаснее. Никакой демагогии. Будь ваш свекор помоложе, вы как пить дать увидели бы его в парламенте. Взгляните на мои скелеты.

Не успела Корделия удивиться, как дядя Прайди открыл комод и продемонстрировал ей несколько маленьких, искусно выполненных из медной проволоки скелетов: один принадлежал мыши, и еще четыре — землеройкам. Он также показал ей заспиртованный желудок крысы и законсервированный в рассоле мозг землеройки. Живые землеройки содержались в отдельных клетках — иначе они сразу же начинали драться.

— Что значит инстинкт, дорогая леди. Нам бы тоже всем следовало проживать в отдельных домах — тогда мы были бы человечнее. — Он вытащил из клетки одного зверька. — Чувствуете запах? Верный признак, что вы ему не понравились — Дядя Прайди с минуту сверлил Корделию пытливыми маленькими глазками. — Он прогрессивнее любого прогрессиста. Человек в минуты опасности прибегает к агрессии, а этот малыш всего-навсего пускает струю дурно пахнущей жидкости. Лучше бы и человек вонял — вместо того, чтобы нападать на себе подобных.

Он вернул самца в клетку, и Корделия поняла: осмотр окончен и она может удалиться. Что она и сделала — с удовольствием.

К своему удивлению, она застала в спальне Брука, сидевшего за столом с карандашом в руке. Перед ним белел лист бумаги, но он так и не написал ни строчки.

— Я им не нужен, — мрачно проговорил он. — В самом деле — какой из меня политик?

— Зачем ты всегда умаляешь свои достоинства? У тебя столько же мыслей и идей, сколько у любого из них.

— Ты так думаешь? Ну… я не знаю. Когда меня вдруг осеняет какая-нибудь мысль, я ее не очень-то складно формулирую. А если даю себе время подумать, момент проходит, и они разговаривают уже о чем-то другом.

— Потому что ты не привык. Все дело в практике.

— Не надо меня утешать, — огрызнулся Брук. — Я сам знаю, что ни на что не гожусь.

В комнате воцарилось молчание. Взгляд Корделии упал на старинные часы в углу, и она сказала:

— Я ходила смотреть мышей дяди Прайди. Они очень милы: совсем ручные и хорошо воспитаны. И все-таки я еле удержалась, чтобы не закричать… Скажи, Брук, почему мы боимся мышей? Раньше это казалось мне естественным, а послушаешь дядю Прайди, так выходит, что это просто предрассудок.

— Он пишет книгу, — сварливо отозвался муж. — Просто помешался на крысах.

— Уже половина десятого. Будешь сидеть здесь, пока они не разъедутся?