Корделия

Корделии нравилось быть богатой замужней женщиной — не неотесанной девчонкой; принимать знаки внимания от человека с безупречными манерами; быть своей в этом новом, немного странном мире. К обязанностям по ведению домашнего хозяйства Корделия относилась с неменьшим удовольствием, которого не мог умалить даже тот факт, что она, так же, как экономка, должна была записывать расходы до единого пенни и каждую субботу в четверть девятого утра отчитываться перед мистером Фергюсоном.

Временами она начинала сомневаться в любви к Бруку, но чаще всего относила эти сомнения на счет своей молодости. Возможно, она слишком рано вышла замуж, и настоящее счастье ждет впереди.

В их отсутствие мистер Фергюсон заново отделал и обставил спальню, и Корделия преисполнилась благодарности за то, что он стер отпечаток Маргарет и дал им возможность начать жизнь сначала.

Тем не менее не обошлось без сюрпризов.

Однажды, заглянув внутрь небольшого, стоявшего на камине, декоративного кувшинчика с узким горлышком, Корделия обнаружила, что он полон жестких черных волос. Когда Брук приехал с фабрики, она сказала ему об этом. Он весь залился краской.

— Я был уверен, что его убрали.

— Я не стала ничего трогать. Мне подумалось… — она подумала, что на месте Маргарет ей было бы неприятно, если бы ее волос касалась рука другой женщины.

— Она их собирала, — объяснил Брук. — Во время болезни у нее начали выпадать волосы, и она решила сделать из них накладку.

Он вытряхнул волосы на газету, посмотрел на камин, потом оглянулся на жену и, все такой же красный от смущения, вышел из спальни.

Случилось так, что как раз в тот день Корделии довелось взглянуть на миниатюру — единственное в доме изображение Маргарет. Она увидела бледную молодую женщину с густыми бровями и черными локонами. Та немного враждебно смотрела на нее, словно хотела сказать: "Попробуй понять меня, если сможешь!"

Тонкое, аристократическое лицо…

— Она была намного старше тебя, Брук? — спросила Корделия, когда муж вернулся.

— Кто, Маргарет? Почти на восемь лет.

— А что с ней случилось?

Он замешкался с ответом.

— Злокачественная анемия. Она… перенесла болезнь, да так и не смогла оправиться. Таяла на глазах… Ты еще что-нибудь нашла, дорогая?

— Нет, ничего.

* * *

На Рождество мистер Фергюсон дал несколько званых ужинов. На первый съехались девять его компаньонов — в сюртуках и с бородами, все как один уверенные в себе. Они расселись за столом и повели размеренную беседу о ценах на хлопок и проведении кабеля через Атлантику. Все они были либералы и заядлые оппозиционеры, и тем не менее самым прогрессивным из них казался мистер Фергюсон, правоверный католик.

Корделию представили — и тотчас забыли о ней. Она с интересом вслушивалась в разговор. Некоторые начали кипятиться по поводу избирательного права; большинство не собиралось посылать сыновей в колледж: возможно, там из них и сделают джентльменов, но не научат работать. Их дети с четырнадцати лет работали в конторе. Все эти промышленники усматривали в профсоюзах угрозу стабильности Англии. Только что кончился хлопковый голод, и мистер Фергюсон считал, что пришло время работодателям сделать красивый жест — пойти навстречу некоторым требованиям рабочих и тем самым обезоружить их. Это казалось ему удачным сочетанием мудрой политики и благотворительности.

Коллеги возражали, что аппетит чудовища будет расти пропорционально насыщению. Трубные звуки Французской революции до сих пор отзывались эхом в банках Эруэлла.

Наконец мистер Фергюсон с олимпийским спокойствием произнес:

— Беда в том, джентльмены, что вы видите в рабочих прежде всего многоголовое чудовище, шайку, в которую они сбиваются в минуты опасности. Тогда как на самом деле они — люди, такие же, как мы с вами. Необходимо строить отношения с ними на основе христианской морали. Нам не нужно бояться их, либо объединяться с целью обороны. Это вполне разумные существа — когда уважают их права. Некоторые из них ближе к Господу и судят обо всем куда более здраво, чем мы.

Наступило неодобрительное молчание. Потом один из гостей по имени Джейкин Робинсон произнес:

— Разве они руководствовались здравым смыслом, когда на прошлой неделе пытались взорвать дом Эштона — и за что? Разве Эштон плохой хозяин? Ничего подобного. Им не понравилось, что он стал использовать машины в производстве кирпича: они хотели по-прежнему работать вручную. И это вы называете "здраво судить"?

— Отнюдь. Но, может быть, им не объяснили толком? В их глазах машины обозначали безработицу и голод. Портвейн, Холлоуз.

— По-вашему, мистер Фергюсон, мы отстали от времени. Но вы не отмените законы экономики тем, что объявите их несуществующими. Оставим, однако, в покое кирпичи и поговорим о нашей собственной отрасли. Сокращение рабочего времени приведет к сокращению объема производства. Увеличивая заработную плату, мы тем самым увеличиваем стоимость продукции. В любом случае тактический выигрыш оборачивается убытками. Фабрики просто закроются — и где будут ваши хваленые проекты? Мы только расплодим голодных — как будто их еще недостаточно!