Корделия

Согласно заведенному им порядку, жизнь в доме начиналась в половине седьмого, когда мистер Фергюсон принимал холодную ванну в цокольном этаже. После этого он отправлялся на утренний променад — полями до Берча — и возвращался как раз к тому времени, в половине восьмого, когда семья приступала к утренней молитве. Завтракать садились без четверти восемь, а заканчивали в четверть девятого. Потом мистер Фергюсон с полчаса решал в кабинете вопросы, связанные с домашним хозяйством. В это время Корделия и вся прислуга должны были быть готовы по первому зову предстать перед ним. Без пятнадцати девять у парадного подъезда появлялся экипаж, и мистер Фергюсон с Бруком уезжали в город.

Обычно они не возвращались до шести вечера, но иногда, примерно два раза в неделю, отец с сыном — или один мистер Фергюсон — приезжали на взмыленных лошадях в половине первого прямо к обеду. Ожидание этого вечно держало всех в напряжении.

В половине седьмого наступало время короткой вечерней молитвы и ужина. Вечерний досуг целиком определялся желаниями мистера Фергюсона и часто сводился еще к одной молитве и новому, более легкому приему пищи в половине десятого. За исключением особых случаев, свет в нижней части дома гасили в половине одиннадцатого.

Эта рутина повторялась изо дня в день даже тогда, когда мужчины уезжали с ночевкой. У мистера Фергюсона были дела в Олдхэме, и они с Бруком часто наведывались туда, но никогда нельзя было быть уверенным в том, что он не переменит свое решение. Интересы мистера Фергюсона были исключительно разноплановыми.

В первый раз Корделия ощутила на себе его гнет в связи со свадебным подарком отца. То были старинные швейцарские часы, гордость его коллекции. Мистер Блейк приобрел их испорченными и лишь благодаря немалому труду и терпению вернул в строй эту превосходную вещь с большим бронзовым циферблатом в виде улыбающегося старческого лица. Главной изюминкой часов было то, что, когда они начинали бить время, старик открывал рот и высовывал язык. Мистер Фергюсон счел это вульгарным.

Пока счастливые молодожены совершали свадебное путешествие, подарок мистера Блейка красовался в холле, но по их возвращении мистер Фергюсон высказал предположение, что, возможно, они захотят поставить часы у себя в спальне.

При всей своей покладистости, на этот раз Корделия заупрямилась.

— Дитя мое, — промолвил мистер Фергюсон. — Это, без сомнения, прелестный подарок. Довольно… оригинальный. И, разумеется, здесь замешаны сантименты. Но я считаю своим долгом довести до вашего сведения следующее обстоятельство. Купив дом, я обставил его в одном определенном стиле и возражал бы против того, чтобы ставить сюда предметы, не соответствующие этому стилю — по времени либо манере исполнения. Я сказал бы то же самое, даже если бы речь шла о шератонском кресле.

Корделия бросила взгляд на мужа — тот рассеянно крошил хлеб. Ему было не по себе, но он не был готов выступить на ее стороне.

— Как вы считаете, можно их здесь оставить? — обратилась Корделия к остальным членам семьи.

— Э… да, — ответила тетя Летиция, поднимая глаза от тарелки с супом. — Почему бы и нет, Фредерик? Мне кажется, они вполне подходят.

Впервые за много лет Фредерик снизошел до объяснения с сестрой: она показалась ему удобной мишенью, хотя метил-то он не в нее.

— Оставить их здесь — значит вызвать недоумение тех, кто разбирается в подобных вещах. Во всем должна быть гармония. Это было бы непростительной ошибкой… Оригинальность, Летиция, не всегда может служить компенсацией за отсутствие хорошего вкуса.

Часы отнесли наверх, а там пришлось отключить механизм боя, чтобы не мешал спать.

О тете Летиции говорили, что, когда ей было три года, ее испугали цыгане. Должно быть, это был настоящий шок, потому что за последующие пятьдесят пять лет она так и не оправилась. Она была неряшлива; иногда у нее заводились вши, которых она звала "букашками". Она всю жизнь придерживалась одного стиля в одежде и носила длинную оборчатую юбку с отделанным тесьмой корсажем и засаленную блузу из вышитого муслина — такие блузы вот уже четверть столетия как вышли из моды. В холодную погоду на кончике носа у нее всегда болталась капля. Это была недалекая, добрая женщина. Она блюла свое достоинство перед прислугой и преклонялась перед братом Фредериком.

Дядя Прайди был ее полной противоположностью. Ему было далеко за шестьдесят; он был долговяз, носил не особенно аккуратно подстриженную эспаньолку, а мохнатые брови напоминали Корделии двух спящих гусениц. Он отличался острым, живым, немного злым умом, проявлявшимся в двух увлечениях — мышах и музыке.

Дядя Прайди прекрасно играл на виолончели и время от времени выступал в "Джентльмен Концерт-Холле". Что же касается грызунов, то он держал их у себя в спальне — кормил, разводил и скрещивал по своему усмотрению. Иногда по субботам он облачался в старую одежду и шел продавать их на Шудхиллском рынке.