Корделия

— Конечно же, нет. Определенно нет. Без сомнения. Но я…

— И все-таки вы, не спрашивая у меня разрешения, велели снести часы вниз, сговорившись со слугами держать это в секрете. Втянули их в заговор.

— Я не хотела устраивать заговор, — Корделия вконец расстроилась. Как же он не понимает, что с ее точки зрения все выглядит совсем по-другому? Ужасно, когда тебя поджаривают на медленном огне, в присутствии Брука; может быть, слугам тоже слышно. Ужасно — быть раздираемой противоречиями, стремиться все объяснить, загладить вину — и все же чувствовать себя правой. Она никогда еще ни с кем так крупно не ссорилась — причем из-за сущих пустяков! Мистер Фергюсон — ее опекун, ее благодетель…

— Я не хотела никого обидеть. Позвольте мне объяснить, почему я повела себя так. Мне и в голову не пришло, что это можно расценить как…

Он не дал ей закончить фразу.

— Думаю, вам нет необходимости продолжать, Корделия. Разумеется, это пустяк. — Он задумчиво погладил лацкан своего сюртука. — Вам может показаться, что я делаю из мухи слона. Все дело в воспитании, в том, что именно считать важным…

Корделия рассердилась.

— Меня научили уважать своего отца и считаться с его чувствами.

Мистер Фергюсон допустил промах: его последнее замечание не укротило, а лишь ожесточило невестку. Он наклонил голову.

— Должно быть, я слишком многого ждал — за столь короткий промежуток времени.

— А я не собираюсь меняться!

Он воззрился на нее — не как благодетель, а как судья.

— Дорогая моя, выходя замуж, вы взяли Брука в мужья, а меня — в отцы. Бесспорно, у нас есть свои недостатки, но среди них не числится такой, как недостаток доверия между членами семьи. Совершать какие-либо действия за спиной друг у друга? Делать вид, будто вы соглашаетесь, а поступать наоборот?.. Нет, нет, — он сокрушенно покачал головой. — Мне жаль вас расстраивать, но я все же хочу надеяться, что вы задумаетесь над тем, что я сказал. И постараетесь понять.

Она хотела еще что-то сказать, но передумала и, подобрав юбки, ринулась вверх по лестнице.

Через пять минут Брук нашел ее в спальне стоящей возле незанавешенного окна, за которым медленно кружились хлопья снега. Он постоял немного, не зная, что сказать. Корделия заговорила первой:

— Что за поломка случилась на фабрике?

Он вздрогнул от неожиданности.

— Поломка? Ах, да… Кажется, вышел из строя барабан. Или цилиндр от барабана.

— Когда это произошло?

— Кажется, после ужина. Я сам не видел…

— Что сказал отец — эту штуку починили к тому времени, когда он уехал домой?

— Не помню. Какое это имеет значение? Делия, надеюсь, ты не станешь огорчаться из-за часов? Я же говорил тебе, что хорошо знаю отца.

— Он возвел это в ранг… чуть ли не преступления. Сказал что-то о дурном воспитании. Да, меня воспитывали иначе. Учили видеть вещи в истинном свете, а не раздувать до небес. Господи, да разве можно было бы жить в большой семье, если усматривать в каждом мелком поступке чудовищный заговор?

Брук чихнул.

— Говорю тебе, дорогая, не нужно лезть в бутылку. Он вообще-то добрый, Просто для него это дело принципа. И дисциплины. И потом, он всегда побеждает — в любом споре.

Она, точно маленькая девочка, вытерла слезы тыльными сторонами пальцев.

— Но если я права?

— Понимаешь, как-то так оказывается, что правда всегда на его стороне.

— Так не бывает.

Брук с угрюмым выражением лица подошел к столу.

— Я попросил повара принести мне лимон. Хочу выпить на ночь горячего виски с камфорой. — Корделия не прореагировала. — Не стой там, а то тоже простудишься.

Она вздохнула.

— Ну ладно, как-нибудь переживем. В конце концов, все это время он был добр ко мне. Скажи, Брук, Маргарет ладила с твоим отцом?

— По-моему, он хорошо к ней относился, — сухо ответил ее муж. — И нечего слушать сплетни.

* * *

Накануне Нового Года мистер Фергюсон закатил бал. Это было выдающееся событие, и Корделия все утро украшала гостиную цветами. Как раз в это время вошла горничная и доложила, что ее хочет видеть какой-то джентльмен.

После стычки с мистером Фергюсоном Корделии было тоскливо и одиноко. Более чем чего бы то ни было, ей недоставало боя часов. Он неизменно сопровождал все стадии ее жизни: рождение, младенчество, детство и юность. Вся жизнь в доме проходила под их мелодичный звон. А в Гроув-Холле было так отчаянно тихо, что она почти боялась нормально ходить. В этом доме единственные часы с боем звучали печально и патетично, как орган. Как она сама. Одинокая и потерянная.

Поэтому она обрадовалась чьему-то приходу и только после того, как Патти удалилась, сообразила, что девичья фамилия Маргарет была Мэссингтон.

Когда она вошла в гостиную, какой-то высокий молодой человек отвернулся от окна и взглянул на нее, постукивая по раскрытой ладони небольшой тросточкой с золотым набалдашником. Корделия определила его возраст как что-то около тридцати пяти лет. У него были близко посаженные глаза, немного выступающие зубы и черная, ухоженная шевелюра. Любимец дам, аристократ, хотя и малость угловатый.