Корабль мертвецов

– Понятно, откуда тебе знать? Так, местечко в Мексике. Сейчас уже часть Мехико[44]. Дедушка рассказывал, что наша семья занималась гончарным промыслом еще до ацтеков. Тлатилько – очаг супердревней культуры[45]. – Алекс вдавила большие пальцы в середину глиняного конуса, обозначив края будущей посудины.

Мне ее действия казались чистой магией. Тут всего и дел-то: приложить усилие и использовать вращение. И при этом она умудряется получить такой тонкий и идеально симметричный сосуд. Я-то несколько раз пытался сесть за круг. Чуть пальцы не переломал. Изваял из ломтя глины чуть более кривой ломоть глины.

– Кто знает, может, это все выдумки, – продолжила Алекс. – Просто семейные истории. Легенды. Но мой абуэло[46] относился к ним серьезно. Переехав в Бостон, он все сохранил, все традиции. Делал вещи на старинный манер. Самую простенькую чашку или тарелку он изготавливал вручную, с любовью, с гордостью и следил за каждой мелочью.

– Блитцену бы понравилось.

Алекс выпрямилась, разглядывая свое изделие:

– Ага, из дедушки вышел бы отличный гном. Но потом дело перешло к отцу, и тот решил все переиначить на коммерческий лад. Он все загубил. Поставил производство на поток, продавал целые серии керамической посуды, заключал сделки со всякими интерьерными и мебельными сетями. Заработал миллионы, и только потом до народа понемногу начало доходить, что качество керамики Фьерро уже не то.

Я вспомнил, с какой горечью ее отец сказал в моем сне: «У тебя ведь были такие дарования. У тебя есть склонность к ремеслу, почти как у твоего деда».

– Отец хотел, чтобы ты унаследовала семейное дело.

Она пристально посмотрела на меня, явно недоумевая, как это я догадался. Я чуть было не рассказал ей про свой сон, но Алекс ведь терпеть не может, когда у нее копаются в голове. Пусть даже непреднамеренно. А я терпеть не могу, когда на меня орут.

– Мой отец совсем тупой, – наконец произнесла она. – Вообще не понимает, как можно любить гончарное ремесло и не любить на нем зарабатывать. Он не одобрял, что я слушаю все эти дедушкины бредни.

– Что еще за бредни?

Ти Джей на своем столе дырявил глину деревянным стеком, выписывая на ней звездочки и спиральки.

– А это прикольно, – признался он. – Очень терапевтично.

Алекс улыбнулась тайзерово-багровыми губами:

– Абуэло делал керамику, чтобы зарабатывать на хлеб. Но по-настоящему его интересовали древние скульптуры наших предков. Он хотел разгадать тайну их духовности. А это ведь непросто. Ну, я имею в виду… столько было всяких наслоений: и ольмеки, и ацтеки, и испанцы, и мексиканцы. Попробуй тут разберись, где твое наследие. Да и вообще: что правда, что вымысел? И как это все возродить?

Я так понял, что вопросы эти риторические и ответа Алекс не ждет. Что было весьма кстати: мне все же трудновато было сосредоточиться рядом с Ти Джеем, который выводил смайлики на глине, распевая «Рио»[47].

– Но у твоего дедушки все получилось, да? – предположил я.

– Он сам так думал. – Алекс снова запустила круг, смочив бока своей посудины. – И я так думала. А отец… – Она как-то сникла. – Он считал, что я такая… ну, из-за Локи. Он ничуть не жаждал признавать меня своим ребенком.

Мозги у меня сделались совсем как руки – словно по ним раскатали ком глины, высосав из них всю влагу.

– Погоди, я что-то не догоняю. А волшебные глиняные воины тут при чем?

– Потом поймешь. Слушай, будь другом, достань у меня из штанов телефон, набери Сэм. Расскажи ей, что и как. А потом помолчи – мне нужно сосредоточиться.

Вытаскивая – пусть даже по ее приказу – из кармана ее джинсов телефон в тот момент, когда джинсы были на ней, я рисковал головой.

Всего парочка кротких панических атак, и я извлек телефон на свет божий. И обнаружил, что Алекс озаботилась даже международным тарифом. Не иначе, она это устроила, пока совершала свой мультивалютный грабеж.

Я отправил Самире эсэмэску со всеми шокирующими подробностями.

Через несколько минут телефон загудел. Самира отвечала: «Н. ВКВ. Деремся. ГГП»

Я задумался над ГГП. То ли это «Гундерсон гнобит подружку», то ли «гребем где-то понемногу», то ли «грабят, гонят, пытают». Я решил выбрать наиболее оптимистичный первый вариант.

Ближе к вечеру столы в кладовке оказались завалены обожженными фарфоровыми плитками, похожими на плашки из доспехов. Алекс научила меня, как из колбасок слепить цилиндры, которые пойдут потом на руки и ноги. Сама она на гончарном кругу изваяла кисти, ступни и голову. Все они имели форму горшков, дотошно изукрашенных скандинавскими рунами.

Несколько часов Алекс провозилась с лицами. Их было два, и располагались они рядом, щека к щеке. Как у той самой скульптуры, которую отец Алекс разбил в моем сне. У левого лица были тяжелые веки, подозрительный взгляд, закрученные усы, как у мультяшного злодея, и огромный перекошенный рот. А правое лицо представляло собой ухмыляющийся череп с пустыми глазницами и высунутым языком. И почему-то, глядя на эти две физиономии, я думал о разных глазах Алекс.