Корабль дураков; Избранное

Тот говорит ему: «Дедуся,

Ведь я к обеду не вернуся.

Так хлеба я возьму поболе».

Мужик ему: «Не дам я, что ли?»

Гейнц захотел тут на свой вкус

Отрезать преогромный кус.

А это скряге невтерпеж:

«Полегче! — крикнул он. — Ты нож

Сломаешь так, не будь же глуп!»

Гейнц видит, что хозяин скуп,

И ставит нож совсем у края

Неначатого каравая.

Крестьянин молвит: «Здесь вот режь!»

А Гейнц: «Такой кусочек съешь,

Так не насытишься в обед!»

Тогда сказал крестьянин: «Нет!

Видать, дурак ты, братец, сроду!

Ты, знаешь, сунь кусочек в воду,

Да он в ручье разбухнет так,

Что и не съешь его никак».

Гейнц видит, проку нет от спора,

И в лес отправился обжора.

Пришел туда и там сосну

Едва-едва срубил одну.

Вот солнце поднялось высоко,

Раскис от пота лежебока,

Пошел к ручью, поел там хлеба

И лег, уставившись на небо,

Да лежа и заснул балбес.

Мужик пришел под вечер в лес,

И как на спящего воззрился,

Тотчас бранить его пустился:

«Что, лодырь, одолела лень?

Да ты, гляжу, за целый день

Срубил хоть десять штук аль нет?»

«Полегче!» — Гейнц ему в ответ.

Мужик сказал: «Ну хоть четыре?»

«Полегче!» — Гейнц зевнул пошире.

«Так что ж, одну? — промолвил дед. —

Ах ты, лентяй и дармоед!»

«Видать, что глуп ты, братец, сроду, —

Гейнц молвил. — Сунь лесину в воду,

И там она разбухнет так,

Что не свезешь ее никак».

Крестьянин сам себе признался,

Что Гейнц с ним только поквитался,

И больше не раскрыл он рта.

Но вот пришел канун поста,

И, оба от вина красны,

За стол уселись есть блины.

Гейнц блин побольше хвать сперва,

Такой, что проглотил едва,

И дальше ел без остановки.

Мужик пустился на уловки,

И хитрую повел он речь,

Надеясь этим зло пресечь:

«Ты пей побольше за едой,

Чтоб пищу разбавлять водой,

Иначе заболит живот».

Он так подумал: «Гейнц попьет,

Блины разбухнут в нем, и скоро

От боли скорчится обжора».

Батрак не думал возражать;

Он встал, попил, и сел опять,

И стал блины глотать исправно,

Сказав: «Теперь наемся славно».

Блин за блином пихает в рот.

Хозяину такой расход

Невмоготу; он ищет средство,

Чтоб разом это дармоедство

Унять. Он вилку отложил,

На руки голову склонил.

Гейнц, так он думал, зная меру,

Последует его примеру

И вилку бросит в свой черед.

А Гейнц решил, наоборот,

Что тот оставил для него,

И жрал, не видя ничего.

Крестьянин скорчил злую рожу,

Да не было в том проку тоже:

Батрак, не обратив вниманья,

Приумножал свои старанья.

Уж он успел сожрать на ужин

Блинов не менее трех дюжин.

Хозяин видит, что батрак

Не унимается никак,

И, от досады чуть не плача,

Решает действовать иначе,

Чтоб самому наесться всласть.

Он думал: «Чем добру пропасть,

Пусть пропадет моя утроба!»

Взял вилку вновь, и стали оба

Они, давясь, вперегонки

Глотать огромные куски,

Так что кишки все затрещали.

Когда ж еду они скончали,

Решил крестьянин, что пора

Гнать дармоеда со двора.

В рассказе этом два урока,

Он обличает два порока.

Когда скупому тяжкий крест

Глядеть, как много челядь ест,

Его батрак или служанка

Вставать не будут спозаранку,

Они работать станут скверно

И вскоре убегут наверно.

Другой урок: когда батрак

Ленив и плох, а жрать мастак,

И жрет притом в два горла сразу,

А на уме — одни проказы,

Такого батрака уважат

Тем, что на дверь ему укажут.

Итак, кто лодырь иль скупец,

Презренный, значит, он глупец,

Который зло себе творит,

О чем Ганс Сакс и говорит.

ДЬЯВОЛ СТЕРЕЖЕТ РАЗВРАТНИЦУ

231

В Ландау, деревне небольшой,

Жил раз купец, старик седой,

И хоть весьма он был богат,

Но жизни был порой не рад.

Была у старика жена,

Красива, ладно сложена,

Но в ней одно ехидство было:

Шалить с мужчинами любила.

Купец приметил это скоро…

Не навлекать на них позора

И честь блюсти ее просил,

И ей при этом пригрозил,

Что, если дальше быть худому,

Он выгонит ее из дому.

Супруга резвая сначала

Быть верной мужу обещала,

Дня три она держала слово,

Крепилась, ну, а дальше снова

Точь-в-точь, как раньше, все пошло,

Как будто старику назло.

Возревновал он и, приметя,

Что тщетны увещанья эти,

Жену, семейной чести ради,

Стерег и спереди и сзади,

И день и ночь за ней смотря…

Но все труды пропали зря!

Она пустилась на уловки,

На них все потаскушки ловки.

Совсем от рук она отбилась

И хахалей водить ловчилась,

Изобретая всякий раз

Немало плутней и проказ.

А он на жизнь с женой такой

В отчаянье махнул рукой.

В те дни был кем-то приглашен

На ярмарку во Франкфурт он,

И вот, уж сидя на коне,

Прощаясь, он сказал жене:

«Держи в порядке дом, мой свет!»

А женка фыркнула в ответ:

«Что ж, дом не трудно уберечь!

А вот меня кому стеречь?»

Ей поддразнить и тут неймется…

«Пусть черт стеречь тебя наймется, —

Сказал старик, — он будет тут

Глядеть, чтоб ты не впала в блуд!

А то ведь сладу нет с тобой!»

Затем простился он с женой.

Как только старец удалился,

К ним сразу дьявол в дом явился,

Невидимый глазам людским…

Пришлось пробыть ей месяц с ним:

Он опекал жену, пока

Она жила без старика.

Черт от нее не отлучался,

На цыпочках за нею крался,

А чуть садилась у окна

Взглянуть на хахалей она,

За косу черт ее хватал

И в глубь светелки увлекал.

Когда подкраситься, бывало,

Частенько ей на ум взбредало,

То черт в помады ей и в мази

Наваливал дерьма и грязи.

Письмо писать она начнет —

Черт ей чернила разольет.

С письмом служанку посылает —

Черт девку за косы хватает

И не пускает за порог…