Константа

— Голодна? — голос очень ровный, питающий полную спокойствием тишину, царящую в квартире. Не получив ответ от сбитой меня, все так же глядя в экраны и бумаг перед собой, указал подбородком в сторону широкой барной стойки, отделяющей столовую от кухни, — препараты. Памятка рядом с ними. В холодильнике стейки, рыба на гриле и пара салатов. В рекомендациях указано, что пить лекарства следует после приема пищи.

Бросила взгляд на широкую стойку, краем опирающуюся о хромированную трубу, на которой, в пустующей емкости для фруктов, сейчас почти лежащей на столешнице, был пакет с презентами из психушки.

— Женя, — все так же не поднимая на меня взгляда от бумаг. — Пару вилок салата и препараты. Прошу.

Несмотря на ровный тон, несмотря на то, что не поднимал взгляда — в тиши квартиры отчетливо сквозило давление, доходящее почти до принуждения, ибо в светло-карих глазах, все так же беспрестанно скользящих по строкам документов перед собой мелькнуло нечто, одарившее его голос милипиздрической, но ощутимой тенью раздражения.

И вроде в ответ ощущаешь рефлекторный протест, а вроде и понимаешь, что вот этот человек, беспрестанно скользящий взглядом по множеству бумаг перед собой, сейчас вроде бы и не разозлен, но доводить его до этого не нужно. Пусть дальше себе читает мое уголовное дело в двух томах, заключение судебно-психиатрической экспертизы, периодически взглядом цепляя еще несколько непонятных мне бумаг. Непонятных до нужного момента, как оказалось.

Подавляя неуместные порывы и инстинкты с рефлексами, изображая раболепие и удрученную покорность, прошла к широкому холодильнику и вынула салатницу с явно ресторанным, пусть и высокой кухни, содержимым. Пережевывала харчи, отправляя снедь в ротовую полость серебреными столовыми приборами, изъятыми из ящика с арсеналом кухонной утвари, ненавязчиво так намекающей о широком спектре уголовных статей, но зато явной возможности действительно съебаться, если грамотно эксплуатировать эту самую утварь. Мельком взглянув на Анохина, больше меня раза в полтора, я заключила, что мелькнувшие дикие мысли, это последвия страстного совокупления разнокалиберных препаратов в моем теле и, для виду отправив пару вилок салата в рот, спустя минуту разжимала пальцы на стакане с водой, отставленном рядом с пакетиком лекарств на барной стойке (к слову, весьма безобидные препараты, ибо иметь в друзьях психиатров это плюс стопицот к качеству жизни, какие бы пируэты она не выдавала).

И все вроде шло хорошо, в том смысле, что я, сверяясь с памяткой выдавливала из блистеров лекарства на столешницу, рядом со стаканом с водой, но…

Скрип отодвигаемого им кресла. Пальцы чуть ошиблись, когда вскрывали конвалюту с ноотропом. Ошиблись сильнее, когда отвинчивала пластиковую крышку баночки витаминов, потому что чувствовала, как он приближается со спины.

Именно чувствовала, потому что за шумом крови в голове не могла уловить звука его шагов. Собирала горсть таблеток со столешницы в ладонь, чувствуя, как он рядом. Прямо за спиной. Ощущала низкочастотную, забивающую рецепторы вибрацию пространства между моей спиной и его грудью. И задержала дыхание, когда его длинные пальцы тронули мою кисть, накрывая ее, фиксируя у столешницы, удерживая от приема лекарств.

Я была протравлена ударом нейролептика и препарата купировающего его, я провалялась в несознанке несколько часов. Я очнулась в незнакомой квартире с человеком, изучившим мою биографию и способным в любую секунду стереть в порошок, если я не отыграю… если не буду при своем повернутом уме, стоять на своем, не упуская из виду, что от моей позиции зависят люди. Судьбы, блять. А я стояла и пялилась на пальцы, накрывшие уже мою ладонь. Смотрела на это, чувствуя тепло его кожи и ничего не делала, хотя, сделано уже всего столько, что вот такая линия поведения — это не просто тупо… это такой позор, что…

Стряхнула его руку, ощущая зуд в местах прикосновения, я почти поняла, как сейчас повести себя в соответствии с правилами диагноза так, чтобы он отодвинулся, чтобы исчезло это звенящее напряжением ощущение, когда он так близко, прямо за мной и стоит чуть отклониться спиной назад…

Мысль испугала. Кирилл прав, смелости больше разума, но ведь и дотоле страх был знаком. Бояться это нормально. При таких замутах особенно. Ненормально вот это — допустить подобную мысль отклониться плечом на его грудь, когда бурлит все напряжением, когда вспарывает им же, когда понятно, что он потенциальный палач. И не только мой.

— Обожди, Андрюш, — едва-едва слышный шепот позади и передо мной на столешницу ложится чистый лист формата А4 и перьевая ручка поверх. — Напиши мои фамилия-имя-отчество.

Мое движение к рассыпанным по столешнице медикаментам, его краткий перехват и на мгновение переплетение его пальцев с моими холодными, от которых он тут же отстранил руку, ровно потребовав:

— Анохин Константин Юрьевич. Напиши эти три слова, Женя.