Константа

— Энд вин гоу ту Аркаша, наивный Саня. — Громко обозначил Константин Юрьевич, скептично глядя на поморщившегося старшего кронпринца.

— Ну, надо же младшим уступать. — Развел руками тот, возмущенно посмотрев на встающего брата, тоже пнувшего его в голень.

— Заканчивайте, — спокойно произнес Константин Юрьевич, чем тут же обрубил намечающуюся шуточную потасовку между братьями, трансформировавшихся в кронпринцев, единовременно внимательно посмотревших на него, — Ахмад Муратович прилетает раньше. Через час старт банкета. И сколько раз говорил не оставлять телефоны в раздевалке. Если хотите, чтобы я приехал и просто посмотрел, то говорите мне в лоб, я всегда найду время.

Кронпринцы одновременно улыбнулись и отвели взгляды.

* * *

Когда диаспоры собираются вместе, есть что-то такое, что очень сложно описать. В этом чувствуется… история, что ли. Ощущение ее, когда видишь множество серьезных мужчин в красивом банкетном зале. С виду эти мужчины весьма суровые, очень солидные и от них так веет нерушимыми устоями и давними, поколениями почитаемыми традициями. В некотором отдалении от них, за незримо очерченной границей статные женщины, кто с покрытой головой, кто нет, но чувствуется, еще выраженее ощущается веяние чего-то очень важного, сакрального, выдержанного таким переменчивым временем и переданным от родителей к детям…

Мы приехали аккурат вовремя. Зеля и трое мужчин, неуловимо схожих с ним внешне, но явно помладше, радушно встретили нас у входа в ресторан. Вероятно мы и чуть позже подъехавшие кронпринцы, были почти последними ибо в ресте было не то чтобы шумно, но многолюдно и серьезно. Три достаточно больших накрытых стола, все присутсвующие группками.

Какова была моя радость, когда я увидела Ташу и Ли в строгих закрытых темных платьях, элегантных и ухоженных, и торопливо направилась к ним даже раньше подсказки Кости, к которому направились с приветствием два рослых кавказца, когда мы только переступили порог. Рядом с Ташей и Ли находился Кирилл, общающийся с тройкой важной наружности осетин. Кир был близко к девчонкам, но не поймешь, что он с ними. Рядом с Ли и Ташкой уже были кронпринцы в костюмах. Да тут все костюмах, еще и таких, что эстет оргазмирует. За столы не садились, чего-то ожидали. Чего именно, стало понятно несколько минут спустя.

В зале повисла почтительная тишина, когда порог переступил седовласый, пожилой, но с гордой кавказкой статью мужчина. Он шел в сопровождении еще нескольких, моложе и младше, молча идущих чуть позади него.

Зеля выступил вперед, метнув взгляд на Кира и Костю, которых задергали с рукопожатиями серьезного вида дядечки и они оба, не сговариваясь, подошли к незримо очерченному полукругу, к которому приближался пожилой мужчина.

Его походка была ослаблена почтенным возрастом, годами, берущими свое. Берущими от тела, но не от духа. В глубоких карих глазах спокойная серьезность. Он крепко пожал руку подошедшего Зеле, что-то негромко стал говорить на осетинском и тот склонил голову. Старец почти незаметно улыбнулся в бороду, глядя на Зелю и, понизив голос, произнес нечто, отчего Зеля на мгновение сжав челюсть, едва слышно порывисто выдохнул. Спустя секунду, не поднимая головы, внезапно чрезвычайно глухо произнес два слова с едва уловимой благодарственной интонацией.

Пожилой человек вновь улыбнулся, на этот раз явственее, что-то кратко произнес и Зеля почти сразу встал за его плечом, а к старцу начали подходить мужчины. Его слова были негромкими, серьезными. Кому-то он отвечал, на кого-то просто смотрел и кивал и, внезапно, с отчетливым характерным акцентом произнес:

— Константин.

Костя, стоящий от него слева в паре метров, на миллиардную доли секунды помедлив, направился к нему. Ровно. Уверенно. И почтительно.

— Здравствуйте, Ахмад Муратович. — Склоняя голову в полупоклоне, серьезно произнес Костя, протягивая руку, которую крепко пожал пожилой мужчина, неотрывно глядящий в его глаза.

— Здравствуй, Константин. — Произнес так же негромко, но в тишине зала все слышалось очень отчетливо. И, заметно подбирая слова, с выраженным акцентом, мужчина заговорил, — мы не встречались прежде и я хотел сказать тебе это в глаза. Я молил всевышнего о твоем отце. — Мурашки по рукам, внутри что-то непередаваемое и я, глядя в спину Кости, ровную, в расправленные плечи, могла поклясться чем угодно, что эти слова, сказанные этим человеком, которому выражали такое почтение сейчас, определенно тронули сплетение нутра Константина Юрьевича. И оплели это сплетение чем-то совершено невыразимым, таким, что невозможно облечь в слова, когда прозвучало, — я и мой род скорбел вместе с тобой, достойный сын достойного мужчины.