Конец осиного гнезда

Через несколько минут самолет уже катился по бетонированной дорожке аэродрома.

— Видите, — сказал мне Петрунин, на что-то показывая в оконце, — машина полковника.

— Правильно, — подтвердил лейтенант Костя.

Самолет остановился. Моторы взревели еще раз и заглохли. Механик открыл дверцу. В лицо ударили слепящие глаза лучи — над Москвой поднималось солнце.

— Полковник Решетов идет сюда, — сказал Петрунин. — Товарищ Стожаров, приготовьтесь доложить… А кто это с ним по левую руку? Тоже как будто полковник, незнакомый.

Но я узнал сразу: рядом с Решетовым крупно шагал теперь уже полковник Фирсанов. Оба они были в летней форме, при орденах. Фирсанов что-то говорил Решетову, показывая на небо.

Мы вышли из самолета. Я коротко доложил о выполнении задания.

— Здравствуйте, майор! — улыбаясь, сказал Решетов и крепко пожал мне руку.

А Фирсанов, пользуясь более старым знакомством, обнял и расцеловал меня.

— Здравствуйте, товарищи! — обратился Решетов к моим боевым друзьям. — Давайте знакомиться!

Просто, тепло, не скрывая радости встречи, полковник поздоровался с каждым.

— Где же багаж? — подняв брови, спросил он.

— Сейчас представим, товарищ полковник.

Гюберт и Похитун сидели на своих прежних местах, не обращая внимания на мое появление. За весь полет Гюберт не сомкнул глаз, отказался от еды, питья, курева и выглядел сейчас бледнее обычного. Как никогда, отчетливо вырисовывался приметный шрам на его лбу. Сойдя с лестницы, Гюберт зажмурился от лучей солнца, задержался на мгновение, повел глазами по сторонам, а потом ровным шагом пошел вперед. Не доходя нескольких шагов до Решетова и Фирсанова, он остановился и смерил обоих злым, внимательным взглядом.

— Если не ошибаюсь, майор Вильгельм Гюберт? — спросил его полковник Решетов.

— Да, — ответил Гюберт по-русски.

Обойдя Гюберта, Похитун стал на одну с ним линию. Он имел жалкий вид и походил на побитую собаку. Его тонкие, кривые ноги заметно дрожали в коленях.

— Освободите им руки и отправляйте, — приказал полковник Решетов своим людям, и тонкая, едва заметная улыбка тронула его губы. — Теперь всем надо отдохнуть, — сказал Решетов, очевидно имея в виду нашу группу. — Как вы считаете, Николай Александрович? — обратился он к Фирсанову.

— Обязательно, — согласился тот. — Да и вид у них для Москвы не совсем подходящий.

— Вы знаете, куда проводить товарищей? — спросил Решетов Петрунина.

— Знаю.

— Тогда поезжайте.

Два просторных «ЗИСа», в которых мы все удобно разместились, мягко и стремительно понесли нас по асфальту в Москву…

Вот и Москва со своими широкими проспектами и площадями, суровая, по-военному скромная, залитая утренним светом. Уже визжат и грохочут трамваи, плывут троллейбусы, мчатся автомашины, тревожа раннее утро разноголосыми гудками своих сирен.

Машины наши остановились у подъезда гостиницы. Первым поторопился выбраться Фома Филимоныч. Он окинул внимательным взглядом большое здание гостиницы и задержал глаза на вывеске.

Бесшумный лифт поднял нас на третий этаж. Здесь были приготовлены два номера: один маленький — для Тани, второй трехкомнатный — для нас, мужчин.

На двух стульях в нашем номере чьей-то заботливой рукой были аккуратно разложены комплекты чистого белья и летнего обмундирования. У стены в ряд выстроились новенькие хромовые сапоги.

Майор Петрунин распрощался с нами, и мы остались одни.

Истинное блаженство доставили всем горячая ванна и душ. Потом, отдохнув, бодрые, начали подгонять обмундирование.

Фома Филимоныч старательно подбирал сапоги, внимательно исследовал подошвы, щупал и мял в руке голенища, жал носки. Уже надев облюбованную пару, он долго прохаживался по номеру, проверяя, как сапоги сидят на ногах.

Вечером меня слушали полковники Решетов и Фирсанов.

Подробно пришлось рассказать о гибели Семена.

— Его матери назначены единовременное пособие и пожизненная пенсия, — сказал полковник Решетов. — Вы ее знаете, вы друг ее сына… Возьмите на себя тяжелую миссию рассказать ей о сыне.

— Есть, — ответил я. — Я уже думал об этом.

Решетов потребовал фамилии партизан — участников налета на осиное гнездо.

Я тотчас подал ему готовый список.

— Вы предусмотрительны, майор, — произнес полковник и улыбнулся. — А как фамилия командира партизанского отряда?

Я назвал.

— Они заслуживают боевых наград, — сказал Решетов и посмотрел на Фирсанова.

Тот кивнул головой.

Затем встал вопрос о Логачеве, Березкине, Ветрове, Кольчугине и Тане.

Фирсанов считал, что им найдется работа у него, в штабе партизанского движения.

— Я не возражаю, — согласился Решетов, — но вначале пусть повидаются со своими близкими. А вы к жене намерены слетать? — спросил он меня.

— Если отпустите.

Решетов встал, вышел из-за стола, прошелся по комнате.

— А вот и не отпущу… Погостите в Москве. Мария Демьяновна здесь будет через пяток дней.

Я поблагодарил.

— И еще могу сказать, — добавил полковник, — что на Урал она больше не вернется: здесь будет работать. Об этом мы уже позаботились.

На третий день, как только мы позавтракали, к нам в номер пришел незнакомый, с кадровой командирской выправкой подполковник.