Конец ночи

Подобно тому как внезапно и оглушительно вылетают из бутылок пробки, одна за другой распахивались двери классов. Буйные, шумящие потоки ребят стремительно лились в коридор. Размахивая портфелями, толкая друг друга, ребята с криком бежали к лестнице, будто брали ее на абордаж, но увидев завуча, смиряли свой бег, невинно говорили: «До свиданья, Амалия Викторовна», — и степенно проходили мимо; однако, спустившись до первой площадки, снова мчались неудержимой рокочущей лавиной. Амалия Викторовна отвечала им: «До свиданья», — и провожала глазами, пряча улыбку.

Коридор опустел. Амалия Викторовна заперла в кабинете стол, взяла портфель и собралась уходить. Заметив в учительской свет, она направилась туда и, еще не доходя, услышала громкий голос Чуринова.

— Все это предрассудки, — кого-то убеждал он, — надо жить по велению сердца и прежде всего отвечать перед своей совестью.

— Да, но что сделаешь, если они так живучи, эти предрассудки, и часто определяют наши действия, — ответил Чуринову женский голос. Амалия Викторовна узнала — это говорила учительница географии Вера Трофимовна Филиппова.

Амалия Викторовна была деликатным человеком и поэтому, прежде чем войти в учительскую, предупреждающе кашлянула.

Чуринов стоял на стуле и, принимая от Филипповой, складывал в шкаф камни, кости, глиняные черепки — там, на шкафу помещалось его громоздкое, разбухающее с каждым днем хозяйство. С первого же дня занятий он завладел этим местом явочным порядком, сбросив оттуда вместе с пылью старые учебники и географические карты. Узкое лицо Веры Трофимовны было наклонено к плечу, гладкие волосы завязаны на затылке в тугой пучок. Она подняла руки, передавая Чуринову сверток, и с покатых ее плеч сполз на пол шерстяной платок. Чуринов бросил сверток на шкаф и, прежде чем она успела нагнуться, легко соскочил на пол и поднял платок.

— Спасибо, — проговорила Вера Трофимовна, покосилась на Амалию Викторовну и неожиданно покраснела так густо, что даже шея ее покрылась краской и заслезились глаза. Она опустила голову, отвернулась к окну.

— Что же это у вас на уроке сегодня делалось, Владимир Алексеевич? — спросила Амалия Викторовна, сделав вид, что не заметила смущения Веры Трофимовны. — Вы, голубчик, напугали меня — я уж думала, ученики взбунтовались, бьют вас, что ли.

Чуринов захлопал большими ресницами и неожиданно захохотал.

— Что вы, Амалия Викторовна, да они у меня смирные, как овечки.

— Смирные-то смирные, а дисциплины нет. Право, вы со своим либерализмом всех учеников нам испортите. Очень прошу вас, голубчик, подтяните дисциплинку, не разговаривать же нам на педсовете. — Амалия Викторовна покачала головой, улыбнулась своей мягкой улыбкой и добавила: — Ох, тяжкая это доля — быть завучем.

— Давайте поменяемся местами, — весело предложил Чуринов. — Плечи мои выдержат такую тяжесть.

Амалия Викторовна немного растерялась:

— Ишь вы какой… тщеславный.

— А как же — плох тот солдат, кто генералом быть не хочет.

— Но не сразу, Владимир Алексеевич.

— Вот и испугались местами меняться, а говорите — тяжкая доля. — Чуринов снова вскочил на стул, принял от Веры Трофимовны большой камень и уложил его на шкафу.

Слова Чуринова Амалия Викторовна сочла за дерзость и посуровела.

В коридоре гулко раздались чьи-то торопливые шаги, и в комнату шумно вбежал учитель математики Михаил Павлович Кропачев.

— Володька, — крикнул он, — я готов — идем домой.

Но увидел завуча и почтительно сказал:

— Извините, Амалия Викторовна, не заметил.

Был Кропачев высок, гибок, одет нарочито небрежно, хотя и со вкусом. В свои двадцать пять лет он уже успел полысеть и стыдливо прикрывал лысину от уха к уху жиденькой прядкой волос. Амалия Викторовна молча, всепрощающе улыбнулась ему: всегда веселый, вежливый, исполнительный, он нравился ей.

Чуринов взглянул на него со своего возвышения, ударил в ладони, сбивая пыль, и сказал:

— Нет, Миша, иди один, я сегодня задержусь.

— Это подлость бросать друга темной ночью, — решительно констатировал Кропачев. — А вдруг — жулики? Но, может быть, вы, Амалия Викторовна, снизойдете и разрешите вас проводить? Это с лихвой компенсирует измену друга.

— А вдруг — жулики? — Амалия Викторовна засмеялась. — Ну, идемте. До свиданья, Владимир Алексеевич. Верочка, спокойной ночи.

Амалия Викторовна и Кропачев спустились вниз. Кропачев с шутливой галантностью подал ей пальто, чем вызвал одобрение тети Глаши, которая, прикрывая рукой беззубый рот, засмеялась:

— Ах, прокуда, веселый человек! Кавалер! Тебе бы в кино представление играть.

— Я все могу. Я человек многогранный, — заявил Кропачев и с той же шутливой галантностью пожал на прощанье руку тети Глаши.

Улыбаясь, она смотрела им вслед. Но неожиданно, когда они дошли уже до ворот, охнула, засуетилась и крикнула:

— Голубушка, Амалия Викторовна, погоди, — вытащила из тумбочки конверт, побежала к воротам и виновато объяснила, что днем приходил почтальон, передал письмо, а она забыла о нем, совсем забыла.

— Ну вот, надейся на тебя, — сказала Амалия Викторовна, шагнула к фонарю и прочла адрес. — Видишь, а письмо-то, наверное, важное.