Конец каникул

— Я тебе кое-что расскажу, — начал я, чтоб хоть как-нибудь сгладить впечатление. — Расскажу, лопнешь со смеху. До третьей четверти у нее по матёме было все кол да кол. Просто «степной туман», как про нас говорил Зонтик. Он говорил: «Ну, ты степной туман». Или: «У тебя в голове пустыня Гоби». У вас в классе тоже так говорил? Но под конец года выпросил все нее для Вуйтик у математика тройку… Классный воспитатель, если захочет, всегда может так повернуть, что другие учителя ему уступят. Но еще раньше, примерно в мае, ее мамаша купила на всякий случай заявку для Забеляка в радиоконцерте. Я сам слышал. «От ученицы Зофьи Вуйтик и всего благодарного класса» — так и было там сказано. Мы спросили потом у Зонтика, слышал ли он. Нет, говорит, у меня, говорит, радиоприемник во время глупых передач трещит! Смешно, а?

— Да. Куда уж смешней! — ответил Каминский с этим своим каменным спокойствием на лице. — Зато теперь мы по крайней мере знаем, что делаем целый день! Подлизываемся. Ищем у Забеляка протекции… Наверно, на том свете…

Оставь! Нет, ты и в самом деле думаешь, что он уже скоро?.. — спросил я.

Ничего не думаю. Голодный как черт. Целый день не ел.

— Я тоже.

Мы поднялись по лестнице. Вдруг Адам остановился.

— Слушай, теперь кое-что расскажу тебе я. Тоже веселенькое. Знаешь, почему он после этих каникул уже не вернется в школу?

— Нет, Говорил про пенсию…

— Учителям в пенсионном возрасте разрешается преподавать. Пока могут. А ты знаешь, почему он не будет больше преподавать? Из-за нас. Из-за нашего класса, этого «золотого» седьмого «Б», любимого класса директора…

— Не понимаю, — пожал я плечами. — Может, ты что-то путаешь?

— Ничего я не путаю, я точно знаю. Брат в родительском комитете, он рассказывал. А началось с того, что мы подстроили вот какую штуку: один из нас поставил стойку для карты таким образом, что все о грохотом рухнуло на пол, когда За беляк повесил карту. В классе загоготали. Прибежал директор, началась свистопляска. Дежурный — был один такой, по фамилии Котерба, — дал тогда честное слово от имени класса, что мы к стойке не прикасались, что это, наверно, Забеляк на нее навалился… Так сказал Котерба. И весь класс подтвердил, дескать, в самом деле никто не трогал… У нас было тогда много плохих отметок и по географии и по истории, как раз по его предметам. Если б не это, класс был бы образцовый. У всех был зуб на Забеляка. Родители тоже жаловались на собраниях. А после этой штуки со стойкой Забеляку вежливенько объяснили, что он, надо думать, староват, что не может держать класс в руках, ну и так далее. Он их понял и сказал, что уходит из школы. Теперь ты в курсе? Могу дать голову на отсечение, — он догадался, что это со стойкой было подстроено.

Я ничего ему не ответил, так-таки ничего. Да и что можно было сказать?

Доктор ждал нас уже на кухне.

— Спит… Не ходите туда. Присмотрите за ним, посидите немного. Часа через два пришлю машину. Я уже говорил старику, он согласился ехать. Не оставаться ж ему одному!

— У него что-то серьезное? — спросил я.

— Дела неважные. Еще бы, в таком возрасте… И сердце очень слабое. Я устрою его в больницу в Сосновец, там у меня есть приятель, очень хороший врач. Понятно? Ну, держитесь, ребята! — И он вышел.

Мы сидели молча. Адам открыл дверь в комнату, чтоб услышать, если Зонтик чего-нибудь вдруг попросит. Я смотрел на старика и не мог поверить, что это тот самый Забеляк, перед которым все так дрожали. В седьмом-то, пожалуй, уж не так, но когда мы были поменьше! На уроках он рассказывал много интересного, гораздо больше, чем в учебнике. Зато все мы потом должны были знать это, не знаешь — пара. Кроме географии и истории, он никогда ни о чем с нами не говорил. Может, поэтому его не очень любили? На других уроках, ну хоть на матёме, можно было иногда поговорить с учителем, скажем, о том, что передавали по телеку, или о том, как наш «Гурник» опять продул второму составу «Заглембя» из Сосновца. С Забеляком же говорили только о его предметах. Даже самые бойкие наши ребята, специалисты насчет отвлечь, ничего не могли поделать с Зонтиком.

Всегда один и тот же темный костюм, всегда тот же темно-синий галстук и крахмальная рубашка. А потом — потом мы кончили школу, и он уже не был грозой для нас. Неделя каникул перевернула все вверх дном. В одно мгновение вылетел из головы Забеляк и все наши школьные страхи. Вдруг что-то оборвалось. Точно захлопнулась дверь, и мы очутились снаружи. Было — сплыло, как любил говаривать Толстый.

А теперь вот я в этой квартире, где сижу первый и, наверно, последний раз, и опять Забеляк. Но уже не наш школьный Зонтик (откуда это его прозвище? Совсем не помню), а другой, обыкновенный человек. И мне не освоиться с мыслью, которая последние дни возвращается все настойчивее: почему что-то привычное и знакомое становится вдруг далеким и чужим?..