Эльжбета сидела на велосипеде, держась рукой за забор, совсем, как Збышек в тот день, когда привез ее к нам. И вдруг мелькнула мысль: а ведь прошел месяц, целый месяц!
— Ладно! Но ты сперва подымись! — крикнул я Эльжбете. — На пять минут. Я только доем завтрак.
Эльжбета скользнула взглядом по окну первого этажа, и я понял, в чем дело. Лепишевская наверняка уже на своем наблюдательном пункте. И я бы не удивился, скажи Эльжбета, что наверх не пойдет, что подождет на улице. Но она соскочила с седла, прислонила велосипед к забору и поднялась в квартиру.
Едва появившись на кухне, она шепотом заявила:
— Знаешь, я пришла не потому, что ты просишь, а чтоб сделать этой бабе назло! И не только ей…
— Молодец! — похвалил я Эльжбету. — Но почему шепотом? Тут не часовня!
Она засмеялась:
— А я, думаешь, знаю, почему? Так получилось. И не заговаривай мне зубы, Юрек! Та твоя соседка тоже меня видела. У тебя могут быть неприятности!
— Ирка торчит в окне? Ну и что? Какие неприятности? Эльжбета прошла в комнату, села у стола.
— Интересно, Юрек, как начну говорить про эту девушку, так ты притворяешься, будто не понимаешь. Ни бе ни ме! Просто ангел, невинный ребенок…
— Потому что не люблю, когда мне начинают что-то внушать, даже в шутку. Меня это злит! Эльжбета… — начал я и осекся.
— Ну?
— Ты что, ревнуешь?
— Нет. Не тебя ли ревновать, а? Спятил! Но если даже меня сведут судороги от ревности, все равно не признаюсь. И потому не спрашивай… А знаешь, почему не ревную? Потому что я самонадеянная соплячка и не раз еще пожалею об этом.
— Кто тебе так сказал? — мне было не удержаться от смеха.
— Тетка, полчаса тому назад. Сегодня утром мы беседовали, как говорится, о жизни. Тетка долго ерзала на табуретке, а потом выдавила из себя: «Элюня, у тебя есть мальчик?» Я говорю: «Есть, да». А тетка: «А мама об этом знает?» — «Мама знает, да». Тогда тетка: «Что мама об этом думает?» — «Мама ничего об этом не думает». Тогда тетка: «В голове не укладывается. Когда мне было пятнадцать, я краснела, если мальчики звали меня…» А я в ответ: «Зависит, куда звали!»
Я думала, она меня облает, но она, к счастью, не поняла. Тогда я как можно скорее: «А мама говорила, в моем возрасте она убежала к партизанам, потому что влюбилась в одного сержанта!» Тетка подумала немного и вздохнула: «В самом деле… к счастью, дедушка нашел ее тогда на вокзале и привел домой. Твоя мать вообще с бзиком! Этот второй ребенок нужен ей, как рыбе зонтик…»
Я спокойненько жду, о чем еще спросит тетка. Но у нее мысли иссякли, и она только сказала: «Вмешиваться не буду, пусть они тебя воспитывают, как хотят… Элюня, а ты пишешь письма этому своему мальчику?» — «Нет, тетя, а зачем писать?» — «Ну так ведь он за каникулы может о тебе забыть. Девушек много!» — и тетка рассмеялась — по-видимому, это была шутка.
Все это мне страшно надоело, и я говорю: «О, меня так легко не забудешь! Отец однажды сказал, что я, тетя, самая хорошенькая девушка в маминой семье, и в Центральной Европе тоже!» Ну, Юрек, скажу я тебе, у тетки сперва язык отнялся. Она посмотрела на меня со злостью, а потом выпалила: «Ты самонадеянная соплячка и еще не раз пожалеешь об этом!»
Давно я так не хохотал. Даже захлебнулся чаем, и пришлось выскочить в кухню за полотенцем. Эльжбета рассказывала все это без улыбки. Только когда изображала тетку, забавно вытягивала шею и кривила физиономию.
— Ну, теперь ты все уже знаешь. Так мы поговорили с теткой о жизни. Какой из этого вывод?
— Она, по-видимому, не очень умна.
— «По-видимому»… Абсолютно точно, а не по-видимому. Но не об этом речь. Вывод такой, что тетка ничего про нас с тобой не знает, даже не догадывается. Или, говоря другими словами, Збышек нас не продал. Хотя, впрочем, не очень-то он может нас и продать. Кстати, ты мог бы с ним помириться, он не такой плохой парень… Ты уже поел? Тогда пошли. Нельзя столько времени сидеть в квартире. Твои соседки лопнут, увидишь!
Эльжбета закружилась по комнате, качнула маленького медвежонка, повешенного на соломенном коврике над диваном, улыбнулась:
— Как его зовут? Моего зовут Пимпусь.
— По-дурацки его зовут: Огурчик.
— Почему Огурчик? — удивилась Эльжбета. — Первый раз слышу такое имя у медвежонка.
— Целая история. Когда я был маленький, ребята меня дразнили: «Юрчик-огурчик», ну и так далее… А я плакал. Тогда мама придумала назвать медвежонка Огурчиком и сказала: дети не дразнят, а зовут: Юрчик — меня, Огурчик — медвежонка. Я в это поверил и перестал плакать.
— Хорошая мысль! Надо будет запомнить, может, у меня когда-нибудь будет сын…
Она подошла к стене, где висела увеличенная фотография. Я сам когда-то на мамины именины вставил ее в рамку и повесил на гвоздь.
— Твоя мама? Какая красивая…
С минуту она внимательно смотрела на фотографию, потом вышла на кухню, поправила перед зеркалом волосы, нажала на дверную ручку.
— Ну, пошли!
Мы вышли на лестницу. И тут меня осенило, что я собирался показать Эльжбете голубей вместе с птенцами.