Конец каникул

Каминский посмотрел по сторонам и состроил физиономию, которая, по-моему, ровным счетом ничего не значила. Затем откашлялся и поправил волосы, что, с моей точки зрения, тоже ни о чем не говорило. Но вероятно, каждый понял это по-своему, и все остались удовлетворены ответом, которого не было. Регистраторша указала на одну из дверей, и Каминский опять очень громко сказал: «Можно?» — и, не колеблясь, вошел. А в приемной все пошло своим чередом: регистраторша вполголоса командовала людьми, те протискивались вперед с какими-то бумажками, рецептами и почти шепотом спорили друг с другом, кто перед кем стоял в очереди.

Через несколько минут из кабинета выглянул доктор и распорядился:

— Позвоните диспетчеру, пусть пришлют машину! Регистраторша вскочила со стула.

— Звоню, звоню! А что с директором? Врач посмотрел на нее, как на сумасшедшую.

— Что? Не морочьте мне голову.

— Да, да, доктор! Сейчас…

Она почтительно улыбнулась, люди сделали вид, что всего этого не слышат, а я почувствовал себя так, как на выступлении драм-коллектива у нас в школе. Мне казалось, вот-вот в этом скверном театрике обвалится крыша и рухнет на наши головы.

Однако ничего не случилось. Каминский вышел, нарочито громко сказав «до свиданья», кивнул мне, и через минуту мы были уже на улице.

— Велел подождать. Поедем вместе, когда дадут машину.

— Что, собственно, ты ему наплел? — спросил я с беспокойством.

— Неважно. Что надо… Более или менее правду. Оказывается, мы попали в десятку: За беляк когда-то учил и его тоже. Ну, чего морщишься? Не нравится, да? А иначе ты б ничего не добился, с ними так только и можно…

Около часа дня мы вместе с врачом оказались в квартире Зонтика. Будь я один, я б, наверно, бросился вон, стал звать на помощь людей — ну, не знаю, что бы такое я сделал, если бы пришел один.

— Черт возьми… — процедил сквозь зубы врач. — За такие-то труды…

Он тоже замер в дверях, как и мы. Но уже минуту спустя работал как одержимый, я не мог уследить за его руками. На пол сыпались головки от ампул, смененные уже в который раз иглы глухо звякали о металлическое дно коробочки со шприцами.

В квартире был полумрак, окна занавешены толстыми, надорванными с краев портьерами, духотища, беспорядок. Возле кровати разбитый стакан, разлитая по полу вода почти высохла. Наверно, Зонтик столкнул или выронил стакан и не смог подобрать осколки. Одежда скатилась со стула, на спинке висела только рубашка с оттопыренным крахмальным воротничком и галстук, его темно-синий галстук, в котором он всегда появлялся в школе. Я попробовал кое как собрать вещи, сложить. Невозможно было стоять без дела у стенки и смотреть, как работает врач. Каминский тоже в конце концов очнулся, я услышал, как на кухне наливается в чайник вода.

— Найди там какое-нибудь полотенце, намочи и тащи сюда! — крикнул ему врач, а сам стал поправлять подушки, одеяло. — Открой окно! — это уже мне.

Может, странно, но сейчас я увидел в его квартире не то, что поразило меня в первую минуту. Сейчас я заметил, сколько здесь фотографий и картинок, а от пола до средины стены всюду стеллажи с книгами, уложенными не как в школьной библиотеке, а боком, друг на друга, наискось, корешками вверх, по-разному… В углу прислонены к шкафу свернутые в рулон листы бумаги, может быть карты. На столе среди книжек, стаканов, кастрюлек, ломтей хлеба, рядом с глиняным стаканчиком с разноцветными карандашами торчит странный глобус с деревянной подставкой в форме человеческой руки: земля лежит на указательном пальце, как вздутая сердцевина перстня.

Минут через пять Зонтик пришел немного в себя, открыл глаза, теперь вид у него был не такой страшный. Может, подействовали уколы? А может, ему стало лучше, когда понял, что уже не один в квартире? Но говорил он с трудом, медленно, еле-еле…

— Как вы допустили? — стал отчитывать его врач. — Разве нет соседей? Людей нет?

— Соседи работают. Своих дел хватает. Старику нельзя быть людям в тягость… Это пройдет. Грипп, наверно?

— «Грипп»… — Врач заговорил теперь с ним ласково, как с маленьким ребенком: — Знаешь что? Так, наугад, при беглом осмотре могу насчитать не меньше пяти болезней… А я, по существу, хирург, не терапевт. Терапевт, может, еще больше насчитает. Впитали вы их в себя, будто губка…

Зонтик отозвался, как эхо:

— Да… Впитал… За столько-то лет…

— Вот видите. А скоро сентябрь, новый учебный год, пора в школу. Ну и что будет?

— Ничего не будет, — отозвался Зонтик. — В школу не надо… Вот уже несколько лет я на пенсии, но еще работал… После этих каникул не буду…

— Замечательно, пан Забеляк! Великолепно! — И доктор весело улыбнулся, словно эта новость доставила ему огромное удовольствие.

Я понял: притворяется. Он вынул сигарету, но не закурил, сунул обратно в карман. Я хотел было вылезти с вопросом, да раздумал. Каминский стоял у стола и играл глобусом. Наступила тишина, и Зонтик закрыл глаза.

Удивило меня то, что он сказал. Ведь если учитель уходит на пенсию, в школе устраивают проводы. А тут ничего. Он вел наш класс, нам бы следовало узнать об этом раньше всех.