Конец "черной тропы"

Такое начало порадовало Сухаря. Его к тому же перевели из сарая в дом, где жили Хрисанф с Кушаком и еще каким-то угрюмым типом, который во сне бормотал: «Шифры... Ключ... Шифры...» и путался в цифрах.

Спустя еще несколько дней Сухаря разбудили до света, велели собираться. Удивил его своим появлением Хрисанф — бодрый, без следов сна и обычного недовольства на лице, Странно прозвучала его шутка: «Сухарь черный, сухарь белый, хлеб насущный, не горелый. Поздравляю, Цыган, не пригорел!» В услышанном прозвучало благое предзнаменование. И уж окончательно успокоило Антона Тимофеевича заботливое предложение Хрисанфа побриться. Никак, от Комара отдача пошла. Значит, Дербаш помнит его, прислал, видать, кого-то важного, раз бриться заставляют.

Что он не ошибся в своих предположениях, Антон Тимофеевич сразу понял, когда вошел в занимаемую Рысью горницу. Кроме эсбиста, кстати, одетого не как обычно в белую украинскую рубаху, а во френч с оттопыренными накладными карманами, за столом сидел в сером гражданском костюме волевой, с выразительными крутыми чертами лица мужчина лет сорока. На голове у него слева, возле пробора от шрама, образовалась глубокая залысина, которую он мог бы прикрыть волосами, но оставил на виду.

Именно эта мысль почему-то пришла на ум Антону Тимофеевичу, зрительно сфотографировавшему римско-греческий профиль человека, который, к его удивлению, даже не взглянул на вошедшего.

Нет, не с распростертыми объятиями приехал встретить его посланник, да, впрочем, Сухарь и не рассчитывал на теплый прием.

— Кто вы, назовите себя,— предложил приезжий, только теперь взглянув на Антона Тимофеевича, и сам представился: — Буча.

— Цыган,— ответил Сухарь, не поняв, что тот ему назвал: псевдоним или фамилию.

— Полностью себя назовите, как на миру, и все о себе,— уточнил Буча и разрешил: — Меня здесь можно величать по имени — друже Павло.

Антон Тимофеевич неспешно стал рассказывать о себе, видя, с какой цепкой внимательностью слушает и наблюдает за ним Буча. Подумал: «Это уже что-то значит, коли солидно обставляют мою проверку».

Посыпались вопросы. Обычные, простые поначалу:

— Дети есть?

— Нет, наверное. Я же не женат, а так... если до войны, так чего гадать.

— Вот именно. Давайте кратко, а то мы за неделю не напредположимся. Значит, детей нет. Скажите, знакомых у вас много?

— Нет.

— Попрошу перечислить их на бумаге. Не сейчас, потом. Укажите также места диверсий ваших групп в тылу Красной Армии (кто конкретно участвовали. Кто назвал наших людей из руководства в лагере перемещенных лиц.

— Крутько, он в комендатуре подвизался. Я знал перед войной одного Крутько из наших, переправлял и встречал меня через польскую границу. Спросил этого, не родственник ли. Разговорились. Он, видать, американцу шепнул. Тот обрабатывать меня начал. Ему я напрямую: вернусь на родину, в лес уйду. Сказал о разведшколе абвера, что ОУН направляла, что, мол, меня им лучше побыстрее отпустить. Расспрашивал о немецкой спецшколе, о том, кто учил. Тут я и назвал Дербаша. А американец даже просиял весь, говорит: с такой вашей связью не пропадешь, выходите на нее. И псевдо назвал по секрету — Комар. Обещал дать знать обо мне сюда в верха. Что же мне упускать такую возможность? Для вас я не безродный.

— Конечно. Только, между прочим, Комар никакого американца не знает, должен разочаровать вас.

— Может и не знать, зато о нем известно,— сразу нашелся Сухарь.

— Вы много знаете, друже,— покачал головой Буча.

— Отчего же не знать, если мне говорили.

— Это хорошо или плохо?

— Плохо, наверное. Ведь все великие свершения сотворены во мраке тайны, поэтому грех нам чуждаться ее, она защитница наша,— рассудительно досказал Сухарь.

— Это другое дело,— понравилось Буче.— Вы курите?

— Нет.

— А я бросил. Владимир Антонович не переносит табачного дыма, чует даже от одежды.

«Антонинович!» — вспомнил вдруг точное отчество Дербаша Сухарь.

— Он же сам курил, Володар Антонинович, еще как дымил.

— Такие и не переносят, кто бросил. И чем дальше, тем хуже. А кого вы назвали Володаром Антониновичем? Я сказал, Владимир...

— Того же назвал, кого и вы,— внимательно следил за собеседником Сухарь.— Я его Владимиром не знал.

— Вот как,— постучал пальцами по столу Буча, и на лице его мелькнуло что-то вроде улыбки.— Он уже и сам, между прочим, забыл это псевдоимя.

— Не мог забыть, оно настоящее. Уж если я помню, как он, посмеиваясь, рассказывал там, под Грубешовом в Польше, тонкости своего первого псевдонима Дардер, так сам он вряд ли забыл бы. Разыгрываете вы меня, друже Буча.

— Вовсе нет, друже Цыган. Мне интересно, давайте я расскажу друже Комару подробности его первого псевдо. Ему приятно будет, поверьте.

«В самом деле, он вроде клюнул, расположился, это очень даже здорово может выйти с именем и псевдонимом. Никогда не вспоминал, и вот, пожалуйста, сгодилось»,— промелькнуло в сознании Сухаря, и он охотно стал рассказывать: