Конец "черной тропы"

Артистка занервничала. Вернувшись к неходовому товару и предупредив непоседливого Костю, чтобы никуда шагу не отходил, она заработала руками: наливала в свистульки воды, свиристела ими на все лады. И тут заметила у края толкучки чекиста в гражданском, которого видела со Стройным на улице в форме капитана и прозвала его Благим. Марии не стоялось на месте, она пыталась хоть краешком глаза уловить полупрофиль стоявшего с ним сутулого мужичонки в кепке и телогрейке, энергично размахивающего рукой, что-то предлагая на продажу.

Марии очень захотелось пробраться к ним, постоять рядом, послушать разговор. Да не решалась оставить удобный наблюдательный пост на возвышении, с которого хорошо видны входные ворота. Подозрительный человек неожиданно повернулся к ней в полный профиль — длиннолицый, широконосый, с глубокими морщинами на плоском лбу. Нет, его она видела впервые. И по привычке первого знакомства тут же дала ему прозвище Напарник. Придуманных кличек она не забывала, они проходили и в ее донесениях, шли в обращение.

Чуть было не сорвалась с места Мария, чтобы протиснуться к «объекту» своего наблюдения, как вдруг увидела в воротах грузную фигуру Ложки. Он, как верблюд, поводя головой, проплыл к ларьку с края толкучки, удаляясь от чекистов, которые топтались на месте.

— Костя! — ухватила за руку мальчишку Артистка.— Видишь вон у края ларька толстого дядьку? Армейская фуражка на башке еле держится.

— Та вижу, цигарка в зубах.

— Живо иди, передай ему вот этого однорогого козла и скажи: «Тетка велела бегом отнести. Дорошенку хоронят». Понял? Давай скорей!

И она пошла, пошла к гомонящей толпе, веселая, улыбчивая, будто увидела разжеланного человека, которого торопилась по меньшей мере обнять. Совсем рядом оказались те двое чекистов. Напарник вертел в руках часы, а Благой, видимо, приторговывал их.

«Пойте, пойте, голубчики»,— во все лицо улыбалась Артистка, видя, что чекисты остались ни с чем: грузный Ложка уже скрылся. Она готова была созоровать, пойти в пляс, но тут обнаружила в руке глиняного петушка с водой, приложила его к губам и, озорно свистнув «милицейской» трелью, вдруг со смехом сунула игрушку в разинутый рот стоявшего рядом дядьки и тоненько, по-девичьи крикнула:

— Ду-ди-и! Пароход ушел!

И тут вовремя подоспел ее Микола, за руку увел на прежнее место, к товару сказав всего одно слово:

— Баламутка!

И мгновенно улетучился из Марии игривый запал. Она поправила налезшую на глаза прядь волос и спокойно спросила мужа:

— Что Шурка-сапожник?

— Ничего. За починкой велел завтра прийти в это же время.

— И все, ничего не передавал?

— Нет, завтра, сказал.

— Ну и хорошо,— зевнула Мария и распорядилась: — Ты поторгуй, Микола, а мы с Костей пойдем домой.

Отпустив мальчишку, она свернула в противоположную от дома сторону, за железнодорожное полотно к пустырю, где побрякивала колокольчиком ее ненаглядная Хивря.

Темнобокая коровенка дремотно лежала, не чуя своей хозяйки, которая устало присела невдалеке на трухлявое дерево. Было по-весеннему ярко и тепло.

После базарной суеты и минутного шутовства Марии захотелось покоя и уединения. В последнее время ее частенько влекло замкнуться, чего не случалось очень давно, можно сказать, с молодости. Но мечтать вообще женщина не умела. Ей нужна была конкретность, от которой бы она отталкивалась или к которой бы шла. И вдруг этой конкретности будто бы не стало.

Артистка чувствовала, что живет как-то не так, не туда ее заносит, но как вернуться на «круги своя», не знала. Ей до боли захотелось определенности. А где ее взять, если не может пи с кем поделиться своими сомнениями. Значит, надо молчать, смириться.

Ей вдруг захотелось петь. Она всегда пела, когда бывало тоскливо. И тут сразу взяла высоко, громко:

Приихали три козаки...

Протяжно, жалобно откликнулась Хивря, узнав по голосу хозяйку.

Расчувствовавшись, Мария, бросилась к ней, с разбегу схватила за уши, хотела чмокнуть в лоб, да не успела, буренка от неожиданности метнулась в сторону, набычившись и вылупив удивленные глаза.

— Ты чего вспугнулась, дуреха моя, Хивря,— протянула к ней руку Мария, погладила между рогами.— Куда нам с тобой шарахаться? Обе мы на привязи, с петлей на шее. У меня она, поди, скорей затянется.

Артистка привычно, будто машинально, прощупала ремешок на шее коровы, оглянулась и изъяла из тайничка складную металлическую пластинку, а из нее сложенный в полоску «грипс». Водворив пластинку обратно, спокойно развернула бумагу, прочитала: «В больницу Торчина доставлен Скворец — связной Угара. Пулевое ранение в голову. Сделана операция, живой. Под охраной безпеки. 1040».

Сложив донесение и завернув в шелковый, из парашютного полотна, платочек, Мария сунула его в привычное место, где уже лежало другое сообщение, поважнее, полученное ею утром в спичечном коробке от продавца табачного киоска.