Конец

Ей было известно, например, что он отчаянно хочет сына. Это было наваждение, казалось, тень всегда где-то рядом, он даже слышал звуки, но никогда не видел его (только она видела). Он никогда бы это не признал. Он перестал писать письма родителям, потому что у него не было детей, о которых можно было бы рассказывать, а о себе не было желания. Помимо донны Констанцы, он был единственным знакомым человеком, не имеющим ни одного родственника в Соединенных Штатах. Она была обязана изменить ситуацию, но не смогла. Вероятно, ей следовало стыдиться неудачи, но ей было лишь немного стыдно за то, что совсем не было стыдно. Она считала, что, наверное, была очень холодной женщиной. Временами приходила мысль, что необходимо заставить себя испытывать сожаление и выставить его напоказ, ударить себя несколько раз несильно ложкой по лбу из солидарности с ним; однако его чувства были искренними; она восхищалась ими; тень рядом была созданием суровым, она помнила своих предков и не желала им смерти ради себя. Ее присутствие рядом с мужем казалось Лине правильным, а собственное вмешательство недопустимым, как и глупыми попытки продемонстрировать, что тень преследует и ее тоже.

– Если бы твой отец не задержал тебя так надолго, мы могли бы уехать еще засветло, – выкрикнула с заднего сиденья миссис Марини.

Энцо поднялся.

– Мы ездили туда по делу, – сказала он ей.

– Не защищай его. Он… он каннибал!

– Нет, он фермер, – ответил Энцо.

– Надо искать способы, – сказала Лина. – Сейчас она точно никуда не поедет.

– Это точно, – согласилась миссис Марини.

– Почему нет? – спросил Энцо.

– Месть, – ответила Лина.

– Фурии в аду в сравнении ничто и так далее, – сказала миссис Марини.

Энцо заговорил неожиданно зло, что совсем не было ему свойственно:

– И почему его должно это заботить? И как он узнает? Она отправит ему фотокарточки?

– Одному Богу известно, – ответила Лина.

– Богу известно, – повторила миссис Марини.

– Это не месть, а… как вы там говорите?

– Желание досадить, – сказала миссис Марини.

В днище машины была дыра. Энцо вырезал ее ножовкой и вставил рычаг переключения передач, когда менял коробку. Отверстие вышло слишком широким и теперь позволяло увидеть не только ходовую часть, но и, если поплутать взглядом, саму дорогу.

Внезапно снизу ворвался в салон обломок гравия, срикошетил, коснулся двух окон, оставив трещины.

Лина почувствовала, как что-то бесформенное и блаженно-приятное заполнило мозг.

– Ой! – взвизгнула миссис Марини. – Что это было?

– Камешек! – отозвался Энцо.

Лина смотрела перед собой на дорогу. Она избавилась от лживой надежды обзавестись ребенком. Сделать это было несложно по причине ее лживости, она и была ложью, поскольку Лина никогда не желала иметь ребенка, а не желала она иметь ребенка, потому что в этом случае потребовалось бы отдать часть себя, чего она не хотела (она знала точно), но надежда все равно жила, потому что ее лелеял Энцо, и она это видела.

– Я спросила: что это было?

– Камешек, – повторил Энцо.

– Он сказал, что это был камешек, – сказала Лина.

Трещины в окнах были небольшими, почти царапины. Одна на окне у пассажирского сиденья, вторая на лобовом стекле.

Лина не сразу сообразила, что камень гордо восседает на приборной панели; что он ударил ее в нос, почти у самого глаза с левой стороны, где никто не мог разглядеть, хотя след остался, и глаз стал чуть косить.

Она взяла камешек. Это своего рода награда. Она собиралась уже донести мысль до присутствующих, но передумала и быстро сунула добычу в карман.

Энцо заткнул щель у основания рычага шарфом и одной из перчаток, бормоча слова проклятий по поводу необходимости менять стекла, когда трещины расползутся.

Миссис Марини вытянула шею со своего сиденья и ткнула пальцем в дыру в днище.

– Нас могло убить! И все потому, что ты поскупился потратить деньги на муфту!

Лина моргнула раз и еще раз. Глаз сам пришел в норму.

Им удалось выехать на главное шоссе, и автомобиль взял курс на заходящую луну.

Въехав в город, они увидели у заколоченной витрины бакалейной лавки сидящую на чемодане женщину. Она была закутана в несколько слоев одежды, оттого не сразу можно было разобрать, что на спине она несет ребенка в перевязи. Они подъехали ближе, женщина встала, громыхая зажатой в руке консервной банкой, открыла рот и высунула толстый язык. Потом ударила жестянкой по стеклу со стороны Энцо. Ребенок оказался большим, он крепко спал и совсем не реагировал на активные движения матери. Из всех произнесенных ею слов они ни одного не поняли.

– Дрянь! – воскликнула миссис Марини.

– Прочь! Ты разобьешь стекло, – сказал Энцо.

– Лентяйка! – кричала миссис Марини, стуча костяшками пальцев в окно.

Машина лихо миновала перекресток и покатилась вниз по склону. Лина переключила передачу на нейтральную. Они плавно выехали на Одиннадцатую авеню Элефант-Парка.

Доставили миссис Марини до самой двери и поехали домой.