Кондратенко

Науменко с адъютантом поручиком Ерофеевым немного поотстали и не заметили, как генерал спустился вниз к линии окопов. Окопы прерывистыми змейками тянулись по возвышенностям. Появление всадника вызвало оживление не только среди стрелков, но и у японцев. Так что когда Науменко с Ерофеевым догнали генерала, вокруг него посвистывали пули.

У наблюдательного пункта на закрытых позициях батареи Кондратенко задержался.

— Как японцы? Поручик! — крикнул он подбежавшему с докладом артиллеристу, спешившись, первым пошел к. наблюдательной площадке.

Поручик, придерживая рукой шашку, другой — прыгающую на голове фуражку, едва поспевал за ним и, захлебываясь, бубнил что-то.

Когда Науменко взобрался на площадку, генерал уже отошел от бойницы и, пристроившись с блокнотом, что-то быстро писал. Подполковник всегда восхищался этой энергией, юношеским задором, которые излучала фигура Романа Исидоровича при приближении стоящего дела, и всякий раз чувствовал, как заражается энергией сам. Но сегодня генерал просто светился.

— Евгений Николаевич, есть идея, — поднялся ему навстречу Кондратенко, — больше нигде не останавливаемся, двигаем прямо к Семенову, а если и там такая же обстановка, начинаем наступать. Вы только послушайте этого поручика, сверьте наши карты с действительностью. Тут совершенно ясно, что надо отбивать Куинсан.

Науменко долго рассматривал в бинокль японские позиции и осторожно заметил:

— Ваше превосходительство, я думаю, шанс есть…

— Именно шанс, и только шанс. Видите, начинают подтягивать силы. Надо опередить японцев. Возьмем Куинсан, тогда — вперед, на Дальний. Если нам не помогла маньчжурская армия, то мы поможем ей.

На позициях 26-го полка чувствовалась кондратенковская выучка. Оставленные несколько дней назад, а теперь вновь отбитые окопы спешно укреплялись. Готовые закрытые позиции для артиллеристов приводились в порядок. После недавнего успешного боя настроение солдат и офицеров было прекрасное.

Оценив обстановку, Кондратенко сразу же стал собираться к Стесселю.

— Вы, полковник, — повернулся он к Семенову, — к ночи будьте готовы. Попробую добиться, чтобы вас поддержал хотя бы еще полк. Да, не забудьте моей записки к морякам, только отправьте ее тихо. Упаси бог, если она попадет к Стесселю или Фоку! Конец всему делу…

Кроме отработки плана операции, которая была возложена на Науменко, Кондратенко написал письмо командующему эскадрой с просьбой выделить отряд кораблей для содействия наступлению на Дальний.

«Желательно в этой операции не меньше трех-пяти судов подвижной береговой обороны, канонерок и крейсеров, при одновременном ударе всеми бронированными отрядами на Дальний с моря…» — писал он Витгефту.

У Стесселя Кондратенко просил артиллерию для поддержки атаки и 25-й или 27-й полки своей дивизии. Он понимал, что опаздывает. Японцы успели укрепиться на Куинсане, а наша скорострельная артиллерия, имея только шрапнель, не могла принести значительного урона укрытой живой силе. И все-таки в ночь на 22 июня он лично повел в бой 26-й полк. Впервые участвуя в бою, Роман Исидорович проявил столько хладнокровия и мужества, что заставил говорить о себе и офицеров и солдат. Поднимая людей в атаку, он быстро крестился и, бросив короткое «Ну, братцы, с богом!», первым лез на бруствер. Не было в полку человека, который бы в этих скоротечных атаках не желал оказаться рядом с ним. Стрелки быстро, обгоняя маленького хромающего генерала, создавали вокруг него живую стену, чтобы защитить любимого командира.

К двум часам дня все укрепления и склоны горы Куинсан были заняты, но бой не складывался. Японцы держались стойко, прижимая пехоту сплошным пулеметным огнем к земле. Правда, подошли русские корабли. Витгефт выслал отряд в составе крейсеров «Новик», «Паллада», «Диана», «Баян», трех канонерок и шести миноносцев, но, едва они пристрелялись, на горизонте показалась вся японская эскадра. Русские корабли, вступив с ней в артиллерийскую дуэль, начали отходить в Артур. От Стесселя помощи не было. Поредевшие роты 26-го полка залегли за камнями и складками местности, ожидая результатов действия наших батарей. Но каковы бы они могли быть? По приказу Фока ни одно тяжелое орудие не было пропущено на огневые позиции. Это было ничем не прикрытое предательство. Начало темнеть, и Кондратенко окончательно понял, что операция не удалась. Подавленный и расстроенный, сидел он на командном пункте полка и, выслушав очередной доклад Семенова о потерях, приказал отступать на исходные позиции. С темнотой бой совсем стих, и 26-й полк отошел к Зеленым горам.

Романа Исидоровича душила обида за бессмысленные жертвы, за неудачу выигрышного дела, за тупость и ограниченность Стесселя и Смирнова. О Фоке не хотелось и вспоминать. Зато живо встали в памяти горе-полководцы, сопровождавшие его по службе всю жизнь. В мирное время они только мешали, сейчас губят людей, позорят армию и Родину.