Кондотьер Богданов

Богданова в поход никто не тащил, вызвался сам. В Сборске сидеть было скучно, а свете последних событий — и не желательно. Лейтенант хотел узнать землю, на которой предстояло жить и воевать. Присутствовал и личный интерес. Два женских облика не давали ему покоя ночами. Один из двоих следовало вытряхнуть из головы, еще лучше — оба сразу.

Отправлялись надолго, готовились основательно. Кони, оружие, провиант на первое время — дальше кормить будут в весях, запасная одежда… Седлали коней, увязывали торока. Богданов брал «ДТ» с двумя дисками. У Лисиковой оставался «шкас», да и самолет с бомбами — в случае чего отобьются. Богданов наказал Конраду защищать княжну и штурмана, не щадя живота.

— Почему не пускают роту в Сборск? — пожаловался капитан. — Кто же обороняет город за стенами?

— Конрад! — сказал Богданов. — Еще недавно вы были врагами. Да и сейчас не друзья. Временщики. Все знают: скоро уйдете. Если б ты пустил корни…

— Это как? — спросил наемник.

— Остался, женился на русской… Хоть бы на Ульяне! Баба хоть куда, жизнь вам спасла. Не заступись тогда на площади, положил бы вас, как траву в поле.

«Сам-то корни пускать не спешишь!» — подумал Конрад, но промолчал.

Провожать маленький отряд (Данило брал с собой пять кметов) вышла княжна и штурман. Лисикова одела новую, вышитую рубаху, воткнула в волосы резной костяной гребешок, в русую косу вплела красную ленту. Да и саму косу не обернула вокруг головы, а перебросила на грудь. На шее появились бусы. Разбор текстов в лавке Путилы, как понял Богданов, прошел плодотворно. Смотрелась штурман мило. С тех пор, как Аня сменила военную форму на женское платье, она хорошела день ото дня. Обильная еда и вынужденное безделье давали знать: щеки штурмана округлились, покрылись здоровым румянцем.

Сопровождать пилота Лисикова не просилась, а просилась бы, не взяли. Верхом Аня ездила, как медведь на велосипеде — неуклюже и под присмотром. Прощание не затянулось — не на войну.

Отряд ускакал, в Сборске потекла размеренная жизнь. Евпраксия от скуки сошлась с крестницей. Аня пришла к ней первой. Она мучилась с Псалтырем, Ульяна по неграмотности помочь не могла. Княжна согласилась неохотно. Христианский долг велит просветить чадо о вере Христовой, куда денешься? Скоро, однако, Евпраксия увлеклась. Прежде ей не приходилось кого-либо наставлять, это было ново, к тому же ученица попалась смышленая. На первых порах они плохо понимали друг друга — язык хоть и русский, да у каждого свой. Потихоньку освоили. Главным образом Аня. В церковнославянском языке меньше слов, к тому же корни многих знакомые. Зато букв много.

— Зачем, — удивлялась Аня, — эти юсы большой и малый, фита, ижица, ер?

— Чтоб читать правильно, — пояснила княжна.

— У нас их нет, но читаем!

— Ваш язык некрасивый! — сказала Евпраксия. — Сухой!

Аня насупилась и вдруг продекламировала:

Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.

Княжна слушала, потрясенная, перевод не понадобился.

— Отчего так? — спросила, придя в себя. — Он не решился признаться?

— Не неведомо, — ответила Аня. — Может, не решился. Может, признался, но она отвергла.

— Кто это сочинил?

— Александр Сергеевич Пушкин.

— Князь?

— Боярин, по-вашему.

— Хорош собой?

— Не очень. Росту маленького, не богатый.

— Глупая! — сказала Евпраксия. — Что богатство? Если б мне так сказали!..

Аня вздохнула в знак солидарности.

— Прочти еще что-нибудь! — попросила Евпраксия.

Аня не заставила себя упрашивать. Стихов она помнила много и не только из курса школьной программы. В запасном полку она выменяла положенный ей по норме довольствия табак (несколько пачек моршанской махорки) на томик Есенина. За махорку можно было и сахар выменять, но Есенина хотелось сильней. На фронте за книгу ей предлагали шоколад и американскую тушенку, Аня не отдала. В нелетную погоду, когда работы не было, и оружейницы скучали в землянках, Аня доставала книгу. Подруги просили почитать вслух. Аня не отказывала. Скоро она знала стихи наизусть.

— Никогда я не был на Босфоре… — начала Аня.