Конь бѣлый

Пытин выскочил из вагона с лошадиным черепом в руках — хотел в дальнейшем поставить «Вещего Олега», но пуля вышибла череп, и тогда Пытин простер руки к вражеским солдатам. «Умирать нехорошо! — орал он. — И убивать тоже нехорошо!» Но солдаты дружно стреляли. Страшно было…

И вдруг полковник повернулся к своим, скомандовал «на ремень», шеренга послушно исполнила и направилась к лесу. Татлин взвыл:

— Стой, сука белогвардейская! — Патронов в его маузере не было, отбросил бесполезный пистолет, бросился к полковнику: — Стой, тебе говорят!

Тот смотрел с усмешкой, Новожилов хорошо видел молодое, тщательно выбритое лицо, голубые глаза, крест на груди бликовал так красиво… «А ведь я свой не ношу боле… — подумал тоскливо. — Глупо-то как…»

— Обкакался, полковник? Герой ничтожный! Не можешь убить меня? А почему? Да потому, что мы, цари большевиков, бессмертны, знай! Ты обречен на историческое поражение! — От натуги Татлин начал икать.

Полковник отвернулся, медленно двинулся вслед за своим отрядом.

— У вас нет будущего! — орал Татлин, срываясь на визг. — Оно за нами, большевиками, партией нашей, ты понял? Мы люди особого склада, мы водрузим… водрузим, сволочь, чтоб ты себе знал! Мы уничтожим вас и осчастливим все человечество!

Вера рыдала, сквозь всхлипывания и спазмы прорывалось: «Они уходят, Новожилов. Они испугались, да? Значит, партия — неодолима?» Она явно была не в себе, Новожилов протянул руку, погладил заплаканное лицо: «Конечно… Не надо плакать, все впереди, и даже если мы умрем — я все равно буду любить тебя, глупышка…» — «Того света нет, не говори ерунды». — Вера встала, вытерла слезы и повела головой по сторонам: трупы лежали вокруг. Ни роты охраны, ни штабных, ни конников — никого…

— Такой спектакль загубили… — шипел Татлин. — Сволочи! Но — ничего, ничего… Вы от меня так не уйдете! Не будь я Петр Первый, если не найду виновных. Таки найду, не сомневайтесь…

* * *

Их незачем было искать — все были налицо: взвод передового охранения поставили на подступах на самом опасном направлении. Комвзвода Сурцов считался командиром опытным, непьющим, без тараканов в голове — нормальный человек… Когда ночью всех повязали белые, выяснилось: дежурные нашли четверть самогона, сала и хлеба и, вместо того чтобы бдеть, — напились вусмерть. Дело обыкновенное, хотя Красная армия и приобретала — благодаря целеустремленному наркому — известную жестокость. Жизни не лишились: белые тоже обнаружили самогон, хлеб и сало и тоже перепились. К утру половину их головного дозора перебили, а вторую связали и усадили на травку перед горящими избами — для острастки и в оправдание.

…Татлин сидел на бричке рядом с Пытиным, тот был слегка выпивши — от огорчения: спектакль не состоялся, боевые товарищи мертвы, и вообще — сплошной позор. Комиссар покусывал травинку — рябины не нашлось — и размышлял о том, что дисциплина в полку явно упала и виноват в этом именно Новожилов и никто более. И еще думал комиссар о том, какой унизительной и невозвратной каре подвергнет Сурцова и его людей, как всласть объяснит всем присутствующим, что лучше и вовсе на свет не родиться, чем нарушить по прихоти или глупости воинскую дисциплину.

Новожилов же крутил в голове — словно заезженную пластинку — всего одно размышление: как? Как им удается держать в страхе стомиллионный народ и почему бывшие сотоварищи, ныне находящиеся на другой стороне, ничего этого и в помине не умеют… И удивительная догадка возникала: умом берут? Нет! Силой? Да ее не больше, чем у тех, кто против. Тогда — в чем дело? О-о, тут настолько все, оказывается, просто, что сразу понять — ну никак невозможно! Скажем: что надобно сделать, чтобы смешать соседа с дерьмом? Пустить слух, что вор? Чепуха… Кто поверит, а кто и нет. А вот если сказать соседовой теще, что лично сам видел, как сосед в овине вместо родной жены наслаждается дочкой другого соседа, — этому какая теща не поверит? Всякая поверит, и это значит, что надобно одних взъярить и поднять на ножи против других — любой ценой, ибо эта любая цена все равно будет оправдана: когда от двора или поместья соседа не останется ничего, и произойдет это скоро, — можно будет без хлопот это поместье поиметь. И чад, и домочадцев — если нужны, получить в наследство, поставить в работу… Значит — вовремя сказанное злое, черное слово. И такое же дело — вот оно, кощеево яйцо большевизма. Так чего же ты служишь им? «Выясняю», — однажды сказал этой девочке. Так ведь выяснил уже, и служению неправедному подходит конец, он уже близок…