Конь бѣлый

И Новожилов стал подниматься по лестнице — там, впереди, стоял в свету человек в темной одежде и, судя по всему, видел и ждал. Но как трудно было подниматься… Сколько скверных мыслей — уже не предчувствие, но — убеждение: сейчас совершится подлость. И он, дворянин и офицер, поверивший по недоумству своему сладким речам негодяев, — он, именно он сейчас, через мгновение всего, эту подлость и совершит. Было невыносимо горько…

— Как тебя? — подошел к лакею (а что, собственно, дурного в этом французском слове? Разве не выскочки сделали его бранным? Ведь это просто работа, самонужнейшая — поди обойдись), у того было радостное лицо и в глазах стояли слезы.

— Наши, господа, наши! — прошептал он, глядя в лицо Новожилову с такой любовью и преданностью, что тому стало совсем худо. Надо было что-то сделать, только вот — что?

— А меня Фирсом зовут, — продолжал. — Поди, Чехова Антона Павловича изволили читать? Я горжусь своим именем и тем, что господа всегда при мне! А вы проходите, ваше высокоблагородие…

В гостиной сидели трое — так увидел поначалу: хозяин — в длинном халате, в бакенбардах а-ля Александр Второй; в сюртуке и очках — бывший земский, наверное; и подтянутый, с усами, явно военного обличья. А на торце стола сидела девушка — юная, прекрасная, с взволнованным лицом. Их надо было предупредить. Наивная мысль, конечно. Во дворе — вооруженные Чека, их в пять раз больше, и все же, и все же… Ведь не без милости Господь. Представился: «Ваше превосходительство, Семиреченского казачьего войска есаул Новожилов». — «Ну вот, господа, я же говорил! — обрадованно произнес Аристарх. — Господи, сколько же я не видел родных погон…» — «Что, есаул, какие новости?» — спросил военный. «Я — по поручению Ижевского комитета восстания… — начал Новожилов, лихорадочно соображая, как сказать или намекнуть хотя бы. — В Ижевском заводе все готово. Восстание рабочих начнется в десять утра, по гудку».

— А ведь вы сомневались… — укоризненно посмотрел на военного Аристарх.

— Я, ваше превосходительство, человек не слова, но дела, если позволите. Вижу: дело начинается, я рад. Настроение в городе не изменилось? «Ну слава Богу, что сказал, спросил именно об этом». Теперь Новожилов знал, как дать им понять.

— Настроение в городе изумительное, господа, — начал он откровенно ернически. — Многие поют, некоторые, правда, плачут… Но это происходит оттого, ваше превосходительство… — замолчал, спиной чувствовал там, в прихожей, Татлина и остальных, — что людишки осознают: восстание не есть игра. Оно есть — как учит вождь красных, Ленин, — серьезнейшее и ответственнейшее дело! — «Ну, соображайте же вы, и — в окна, с разбега! Прямо за огородами начинается лес, уйдете, пусть не все, хоть кто-нибудь…» — Мы все должны осознать. Пролетарское единение — это вам, господа, не в борделе развлекаться! Барышня или мадемуазель? Какое у вас прекрасное лицо!

— Вам это все равно. — Надя отошла к окну. И она ничего не поняла…

— Нет, не все равно. Когда я вижу лица, подобные вашему, я воспаряю в эмпиреи!

— Наденька, успокойтесь, — удивленно посмотрел Аристарх. — Все слава Богу!

— Конечно, конечно! — нес Новожилов. — А помните, ваше превосходительство, выпуск? Танцы, дамы, кружение и шампанское, и стонет рояль… Это, кажется, «Беккер»? Вы позволите?

— Богу ради, прошу, — все так же удивленно произнес Аристарх; офицер был явно не в себе — ну да что ж? Бывает…

— О, у меня нет слов! — Новожилов заиграл «Шарф голубой» и даже запел. Что ж, призвать их открыто к бегству? Когда за спиной маузеры? Как бесполезно это… И значит — покоримся судьбе…

Между тем Аристарх уже держал торжественную речь:

— Этот марш навевает, господа. Государь, величие России — как мы могли забыть? Нет, вив лямпрёр[6], господа! Только так. В конце концов — мы ведь дворяне русские, служба до последнего вздоха — наш долг!

— Ваш! — зло выкрикнул земский. — Мы же боремся за демократическую республику!

И здесь вошел Татлин. Он улыбался: час торжества наступил…

— Что же вы, товарищ есаул, перестали музицировать? — спросил с неподражаемой иронией. — Или дали петуха?

— Мерзавец! — Военный ударил Новожилова по лицу.

— Слова, слова… — грустно произнес Татлин. — Была такая формула когда-то: слово и дело. Так вот: вы — слово. Мы — дело.

Вошла Вера, бросилась к Наде:

— Комиссар, это моя сестра!

— Ну вот! — обрадовался Мырин. — А она сразу попала ко мне на подозрение, ишшо в тот раз! Однако теперь все здесь, захлопнулась крысоловка!

— Папу убили белые… — Вера обняла сестру, та зарыдала.

— А то я предупреждал! — потирал руки Мырин. — Вам бы сразу сдаться…

— Ты, собственно… Надежда? Хорошо, Надежда — ты почему здесь? Кто тебя послал? В чем был смысл поручения?

— Да она девчонка совсем… — безнадежно произнес Новожилов. — Какое поручение, господи…

— Я знаю — какое? Заткнись.

— Надя, скажи правду. Товарищ комиссар поймет. — Вера вряд ли верила в то, о чем говорила. Татлин есть Татлин. Может быть, Новожилов тогда, в день знакомства, верно сказал…