Компонент

– Как-то ночью я не спал, хотя должен был спать, – говорит он. – Я сидел в кровати, все мои братья вокруг меня спали, а я сидел, застыв прямо, словно оконная рама. А мама вошла, и такая: «Что случилось? Ложись в постель и засыпай». А я сказал, что мне не спится: я боялся, что когда-нибудь больше некому будет подковывать лошадей.

Он смотрит на карандаш у себя в руках и снова вставляет карандаш себе за ухо.

– Сено, – говорю я.

– Какая еще Сена? – говорит он.

– Старое топливо, – говорю я.

– Больше не называй меня так, Сэнди, говори уважительно, а не то я воспитаю тебя оплеухой.

– Да нет, – говорю я. – Сено. Это же топливо в прошлом. Лошадиная сила.

– Лошадиная сила? – говорит он. – А! Сено. Ха.

– И еще, пап, – говорю я. – Что значит «прямо, словно рама»?

– Ну, это значит… – говорит он. – Не знаю точно, что это значит.

– Это выражение всем известно? – говорю я. – Или ты сам придумал?

– Не знаю, – говорит он. – Я всегда так говорил. Думаю, это означает, что раму надо вставлять прямо, по всем правилам, иначе она перекосится и окно не будет открываться.

– Мне кажется, ты так говоришь или другие так говорят просто потому, что эти слова рифмуются, – говорю я.

– Зато ты у нас больно умная, – говорит он. – Что ты знаешь про бензин? Шесть и восемь в «националке».

После того случая всякий раз, когда звучит слово «национальный», если кто-то употребит слово «бензоколонка» или по телевизору заговорят о национальном гимне или национальных сбережениях, национальной безопасности, национальном костюме, национальном сокровище, «Национальном бархате»[13] – о чем угодно, отец еще долго будет мне подмигивать и кричать через всю комнату:

– Так вот какое место называется «национальным», да? Где платишь втридорога за то, что заставляет вещество… ну давай, заставляет его что?

– Возгораться, – говорю я, как и полагается.

На следующий день после телефонного звонка насчет истории со старинным замком пришелся отцовский день рождения. Я чиркнула в гостиной спичкой. Зажгла свечу.

Но это слегка напоминало мои действия в том случае, если бы он умер, а не просто лежал в больнице, куда мне нельзя приходить.

Так что свечу я задула.

Лишь день назад мне было уже все равно, но, несмотря на это, к себе я относилась не равнодушно, а явно презрительно. Я настолько привыкла к обоим этим состояниям, что удивилась, когда неожиданно для себя решила зажечь свечу, а затем удивилась еще раз, когда почувствовала запах чиркнутой о коробок спички и потом запах задутой свечи – и все же не стала презирать себя за то, что я все эти запахи чувствовать могла, а отец – нет.

Теперь, по какой-то непостижимой для меня причине, я больше никого не презирала.

Собаку я оставила дома. Не хотела никакой ответственности. Выехала из города, минуя супермаркеты и эстакаду, а затем цветочный питомник, где на краю одной из клумб громоздились мертвой затхлой грудой несорванные нарциссы.

Я припарковала машину там, где мы парковались всегда.

Там не было больше ни одной машины.

Я пошла по тропинке, по которой мы обычно ходили.

На тропинке не было больше ни одного человека.

В этом году на обочине тропинки, где обычно лежали бревна, не было ни одного бревна. Никаких признаков того, что кто-нибудь трудился в лесу, и не было никакого смысла идти в садовый центр: он давно уже закрылся. Я бы многое отдала за то, чтобы отец наорал на меня в этом году, глядя поверх розовых кустов садового центра, чтобы мы, как обычно, устроили скандал над рядами роз, высаженных в алфавитном порядке и вот-вот готовых распуститься: «атомная блондинка», «дама джуди денч», «клифф ричардс», «прекрасная британия», «септерд-айл», «старый моряк», «томас-а-беккет», «чарльз дарвин». Возможно, они по-прежнему растут там, одичавшие, переплетенные между собой. Возможно, в закрытом садовом центре сейчас бурлит жизнь.

По сути, не было никакого смысла, подумала я, шагая по тропинке, по которой мы всегда ходили, идти по этой тропинке через лес. Возможно, поэтому я и сошла с нее – а еще потому, что заметила, или мне померещилось, как между деревьями свободно двигался… олень? Лошадка? Разве лошади бродят сами по себе в этих лесах? Вряд ли. Я пошла за тем, что мне померещилось, чтобы попытаться рассмотреть.

Потом я остановилась. Ни следа тропинки.

Я сделала полный оборот на пятках.

Но это почти ничего не изменило. Меня окружали все те же разные стройные и высокие деревья, склонявшиеся к другим стройным и высоким деревьям, и возможные границы между ними определялись тем, как они сгибались или отклонялись друг от друга.

Мне хватило тридцати секунд, чтоб окончательно заблудиться.