Комплот детей

Они отступили под чёртово колесо. Игорь со второй попытки достал из пачки сигарету (первую он уронил и не стал поднимать), раскурил и глубоко затянулся.

— Дай мне.

— Тебе нельзя. Ты…

— Дай мне чёртову сигарету! — заорала Лена, и Игорь просто не посмел сжать пальцы, когда она вырвала у него «L&M».

Никто не стал говорить «это ужасно». Невозможно было представить, как такими простыми словами можно было передать всю растерянность, которая охватила их умы. Они собирались, словно дети, искупаться в пруду на мелководье, а вместо ласкового песка на дне нащупали склизкий ил и бездну.

— Во что они превратились, Игорь? — спросила Лена вместо этого.

Игорь ответил не сразу. Он как следует покрутил в голове вопрос, рассматривая его со всех сторон сквозь призму замёрзшей у кого-то из тех детей на щеках слёзной жидкости. Потом сказал:

— Во что-то, что вне нашего понимания.

— Какое, к чёрту, понимание? В любом понимании это монстры… монстры, которых не заботит смерть других детей, таких же, как они, кем бы они теперь не стали. Может, это психотропное оружие, а? Вроде того, что разрабатывали немцы во вторую мировую.

— Ни одно психотропное оружие нельзя распылить так, чтобы оно начало действовать по всему миру одновременно. Что-то поменялось в головах. Знаешь, что я думаю — может этот переключатель всегда был у нас внутри? Просто у взрослых он так далеко за повседневными бытовыми проблемами, что уже и не нащупаешь. А у детей здесь, рядом, только протяни руку. У тех, кто не там и не здесь, он тоже переключился, но как-то неправильно. Один парень мне говорил про шум в голове, как от сломанного приёмника — якобы, это то, что он слышит с недавних пор, и оно мешает ему думать. Может, дети слышат что-нибудь совершенно иное, нежели шум? Что-нибудь, что говорит им делать так или этак? Может, это нечто вроде наказания свыше, — Игорь и сам не понимал, что заставило его, убеждённого атеиста, такое сказать. Но, как говорится, в окопах под огнём атеистов не бывает, а они сейчас вроде как на передовой. — Мы старались сделать из детей что-то, похожее на нас самих, при этом совершенно не подозревая, что они из себя представляют. Мы ведь знаем только себя, да и то плоховато. Мы уже забыли, какими были, когда были маленькими. Мы были как учителя, которые пытались учить, сами не зная предмета, просто по учебникам.

— Да кому какое дело. Всех этих детей… этих детей уже невозможно вернуть.

Игорь долго изучал её профиль с догорающей до фильтра сигаретой в уголке рта, пытаясь понять, кого она имеет ввиду — тех, кто погиб, или тех, кто остался жив. Наверное, и тех и других.

— Если бы я могла… — сказала она, крупно вздрагивая, — Если бы я только могла… я бы замуровала эту дыру в земле навсегда. Я бы сожгла там всё напалмом, как в «Апокалипсисе сегодня».

— Ты никого не сожжёшь, стерва, — вдруг произнёс голос рядом с ними. Он был тих, но и Ленка, и Игорь почувствовали, до каких температур разогреты там, внутри, эмоции. От очкастого флегматика не осталось и следа. Звук этого голоса — шипение реактивных двигателей ядерной ракеты, не иначе.

В затылок Игорю упёрся ледяной ствол. Пётр подошёл неслышно, снежная подушка съедала звуки шагов, а скрипы гигантского колеса над головой — злое его дыхание, слушая которое Игорь просто не мог теперь не понять, как они не услышали его раньше. Тут же откуда-то выскочила его жена. Она схватила Ленку сзади за волосы, оттянула так, что голова той запрокинулась почти на девяносто градусов.

— Там никого не было, слышишь, ты? Там не было ни нашего малыша, ни кого-то ещё. Теперь говори… говори, где он! Я знаю, что вы в сговоре. Твой пацан унёс моего Митьку, чтобы продать на органы. Думаешь, я не знаю, сколько сейчас стоят здоровые дети?

— Отпусти её, она не может так говорить, — сказал Игорь, держа поднятыми руки. Просто удивительно, как Пётр ещё не начал жать на спусковой крючок.

— Так пусть уже говорит! — завизжала Мила, чуть ослабив хватку.

— Там… — прохрипела Ленка, показав рукой в сторону бомбоубежища. — Там, внизу. Они все внизу.

Мила исторгла нечленораздельный вопль и, отдавив напоследок Игорю ногу, бросилась в указанном направлении. Она почти сразу скрылась из глаз, разъярённая медведица, ринувшаяся в погоню за похищенным медвежонком. Вопль, который она издала при виде ледяной братской могилы, содержал ещё больше ярости и ещё меньше смысла, чем предыдущий.

— Стой, — заорал Пётр. — Стой, Милка!

Ответом ему послужил грохот двери, который стряхнул нависающий над нею снежный наст.

Пётр бросился за ней, потрясая оружием, потом, будто что-то вспомнив, обернулся. Очки его съехали на бок, кончик носа посинел и выглядел отмороженным. Как будто занесённый снегом проход к «Белому Лебедю» он раскапывал собственным шнобелем. По верхней губе текли сопли. Ленка и Игорь переглянулись и взялись за руки. Как тогда, когда они пришли к Ленкиному отцу. Она — сдаваться, он — свататься. У дяди Володи, заядлого охотника, тоже, помнится, было дома оружие. Отнюдь не маленький пластиковый пугач.