Комплот детей

Что-то двинулось, закружилось, завертелось. Пётр решил, что это, наверное, помутилось у него в глазах: так бывает, иногда в такие моменты думаешь, будто можешь повернуть голову на триста шестьдесят градусов. Но потом понял, что это двигается окружение: как бы стены, но не стены, а множество детей. Водят они как бы хороводы в детском саду, но не держась за руки, просто идут друг за другом по кругу, и каждый сустав движется идеально, как машина в недрах немецких машиностроительных заводов. Будто поворачиваешь перед глазами смешной калейдоскоп с всякими там стёклышками и зеркалами.

Дети замкнули кольцо у него за спиной, вкрадчивое шуршание голых их ступней по полу напоминало шевеление воды в пруду: примерно такое, которое слышишь, когда остаёшься один на один с удочкой. Пётр перевёл глаза на мальчишку в первобытной бахроме проводов. Маска была смешная, добрая, с алой пуговицей носа. На белых щеках были красные крапинки. В руке мальчик держал длинный кухонный нож, по самую рукоятку испачканный в крови. Просто держал, без всяких намёков и угроз, будто совсем о нём позабыл.

Дети ходили кругами и молчали. Под ногами каталась пустая пластиковая бутылка, которую поршни из мяса и костей без толку гоняли между собой. Нижняя губа Милки подрагивала, как всегда, когда она хотела у него, Игоря, что-то попросить, марля на плечах ребёнка (он был завёрнут в какую-то невразумительную тряпицу с рисунком в цветочек) быстро тяжелела от крови.

Мила попыталась встать. Даже если бы у неё получилось, кровь бы выплеснулась вперёд, как подкрашенная вода из треснувшего возле днища стакана. Но ничего не вышло, и женщина рывками, прижимая к груди ребёнка, принялась пододвигаться к мужу, как будто пыталась тронуться на машине, слишком рано отпуская сцепление. Кресло было на колёсиках, они жужжали и скрипели, как ось старого паровоза.

— Петенька, они хотят нам что-то сказать. Это их способ говорить.

Впрочем, Пётр её не слушал. Он слышал внутри себя собственный голос, который спрашивал у кого-то: «Значит, такой кэш вы решили с меня взять? Вот, значит, как действует ваш кредит?» Он и помыслить не мог, что чтобы вернуть всё на круги своя, должен умереть самый близкий человек… и, похоже, должен умереть ты сам. Чтобы другие жили и не задумывались, для чего они живут, и откуда взялась эта докучливая, но такая знакомая повседневность. «Я… не согласен?»

Ведь кто-то, наверное, похожим образом заплатил за все те вечера, которые Пётр проводил в стриптиз-барах, за сытые перелёты в бизнес-классах с одного континента на другой.

Он вспомнил вдруг самого-обычного-человека, которого встретил однажды в подъезде, и о котором, вопреки обычности, потом очень много думал. Это был бездомный старичок, который, видимо, убирался во дворах за мелкую деньгу, а в остальное время был занят тем, что раскладывал по батареям в каком-нибудь подъезде свои хитрые кочевые пожитки. Или сидел на линялом тюфяке и выбирал из бороды мусор. Метла на длинной ручке, до глади отполированной ладонями, всегда была с ним: словно копьё древнеримского легионера. Когда он устраивался на ночлег, то клал метлу себе под голову, словно самое дорогое на свете сокровище.

В тот день Пётр, проходя мимо старика, плюнул ему под ноги. В ответ бездомный поправил шапку-ушанку (из-за уха у него торчала мятая сигарета), отдал честь Петру и сказал:

— Проходите, товарищ Иноземцев. Спите покойно. Я обо всём позабочусь.

Пётр тогда жутко перепугался. Убежал на свой этаж, заперся на все замки и несколько дней поднимался не по лестнице, а на лифте. Наверное, именно в этот день в голове зародилась мысль о покупке пистолета. Старичка больше не было видно, и отчего-то, спустя некоторое время, Пётр решил, что он погиб, замёрз прямо в своём жёстком нелицеприятном панцире. Стояли жуткие морозы, и даже в квартирах батареи не справлялись с холодом. Что уж говорить о подъездах.

И сейчас морщинистое лицо проявилось в голове, оно как будто собралось из всего виденного за день: катушек старинной киноплёнки, что улепётывали из-под ног здесь, под землёй, из снега, пустых банок из-под энергетика на переднем сидении машины, губной помады Милы, из бетонных гробов, в которые медленно превращались дома. Из апельсиновых корок.

А потом всё исчезло.

«Только сделайте всё так, как было», — успел подумать Пётр.

* * *

Всю дорогу домой Лена молчала. Игоря ощутимо потряхивало. Они брели, не разнимая рук и почти не разбирая дороги, иногда по колено в снегу. Ни одного ребёнка больше не было встречено, как и ни одного взрослого.

Было свежо. Снег не прекращался ни на минуту, хоть и падал будто по обязанности, на холостом ходу.