Комната Вильхельма

— Хелене не была похожа на остальных. Она возненавидела меня прежде, чем увидела. Я опасалась ее. Мальчик был в школе верховой езды в Швеции, фру Андерсен заболела, и в ту неделю я была дома совершенно одна. Я сидела и размышляла, что мне делать. Для таких ситуаций не предусмотрено справочников, способных помочь. Я хотела, чтобы в нашей жизни ее не стало. Не спала, зато много пила. Сидела и пялилась на принадлежавшую ему американскую энциклопедию на нижней полке. Раньше я и не подозревала, что книги могут быть такими тяжелыми. Мне удалось втиснуть все пятнадцать томов в два чемодана. Я собиралась перенести все его вещи в ее комнату, раз теперь он поселился там. Но почему первым делом нужно было перенести именно энциклопедии, я не знаю. Пожалуй, разумнее было бы начать с одежды, но какая женщина ведет себя разумно в такой момент? Разгневанная, в слезах, я потащилась — в каждой руке по чемодану — на улицу Вестер Вольдгаде, сама знаешь куда. И как ты думаешь, кому пришлось волочь книги обратно? Хелене и мне, мы поплелись за Вильхельмом по пятам.

Лизе внезапно замолчала, и ее руки, сопровождавшие рассказ оживленными движениями, опустились обратно на колени. Вера не смеялась. Она не находила ничего смешного в этой истории, но впервые с того ужасного дня познакомилась со взрослым человеком, который знал Вильхельма, и, естественно, это был совершенно другой Вильхельм. В отношении него существовало только два типа женщин: одни — всецело им одержимые, другие — презиравшие его.

Вера отложила блокнот в сторону. Она подумала: если бы не журналистский долг, вряд ли эта женщина вызвала бы у нее симпатию. Между этим беспокойным существом, жившим только настроениями, которые оно само и вызывало, и нежными, утонченными стихами о любви, которыми Вера и многие другие девушки утешались в одинокие мгновения, — между ними не существовало никакой связи. Вере казалось, что ее предали, и она перебарывала в себе желание воткнуть что-нибудь острое в тело Лизе. В то же время мысленно Вера записала: «Она кажется гостьей в собственном доме». Обе курили: дым окутывал их. Синева ночи уже стучалась в окна, и Вера, выпивавшая крайне редко, немного опьянела. Шум на заднем фоне теперь казался лишь шуршанием, будто под плинтусом завелась мышь.

— Кого ты там держишь? — спросила Вера с улыбкой, указав пальцем за спину Лизе.

— Курта, — ответила Лизе, — он сторонится незнакомых.

— Ты что, думаешь, я его украду?

Лизе неожиданно залилась краской. К удивлению собеседницы, она вытянула перед собой ладонь с растопыренными пальцами, словно рассматривая ногти, и произнесла:

— То же самое я спросила Милле по телефону за день до моей госпитализации. По крайней мере, я использовала то же самое выражение. Я спросила: «Ты же не собираешься его украсть?»

— И что она ответила?

— «Он же не игрушка!» — вот что.

И лицо Лизе распалось на кусочки, как у ребенка, уязвленного невыносимой несправедливостью. Она беззвучно плакала, несильно — вытирать щеки от слез не приходилось. Вера хорошо знала, что ей нравится заниматься любовницами Вильхельма. На протяжении года все трое не скрывали, что ходят на свидания и приводят домой других, и в целом Вера считала такое поведение Лизе разумным. Но оно было в том числе и безумием. К ней вернулась прежняя тревога. И все эти закрытые двери. Тяжелые, выцветшие шторы, затхлый запах замершей жизни, которую никак не возвратить. Она взяла себя в руки.

— Как Том? — поинтересовалась она. — Отличный мальчик! Помнится, однажды он заглянул в редакцию. Ему было лет девять, может, десять. Он хотел поговорить с отцом. Мы спросили, кто его отец. «Тот, кто главенствует над всеми вами», — ответил он, и у нас не осталось никаких сомнений.

Лизе засмеялась и провела рукой по лицу. Поднялась, разгладила платье с таким видом, будто прием окончен. Вере пришло на ум, что та, должно быть, осторожничает со средствами массовой информации — это выражение она использовала для особо сложных случаев. К тому же и правда пора уходить. В этом доме было что-то такое, что пугало и раздражало ее. Хотелось цветов, духов и зеркал.

— Последний вопрос! — прежде чем подняться, она проворно схватила блокнот. — Ты еще веришь в настоящую любовь?

— Я верю в надежду, — ответила Лизе, знавшая, что Вера ищет хорошую заключительную фразу. — И правды я не выношу!

Они уже собирались пожать друг другу руки, как в дверь позвонили. Обе вздрогнули от испуга; возня в комнате Вильхельма прекратилась.

— Будь добра, открой, — прошептала Лизе.

Вера не могла найти выключатель в коридоре, но зато нащупала дверную ручку. На придверном коврике стояла мерзкая старуха с протянутой искалеченной рукой. Свет в подъезде погас, остался лишь запах постели и голос с одышкой:

— Не могли бы вы одолжить стакан муки? — раздалось со свистом.

Дверь позади Веры вела в комнату Курта. Взгляд соседки был направлен именно туда. Вера чувствовала это, хотя и не видела ничего. Она пробормотала что-то вроде того, что муки у нее нет, но уродина перебила.