Комната из листьев

Но он избегал моего взгляда. В каком-то смысле он боится меня, догадалась я. Мне пришлось пройти через боль и страх, как и всякая женщина, во время родов я соприкоснулась со смертью. Я проявила стойкость, какой от него жизнь никогда не потребует. Я вернулась со знанием того, что ему познать не суждено. Это – тайное знание, потому как о нем нельзя рассказать. Чтобы овладеть им, нужно пережить то, что пережила я.

Мистер Макартур посмотрел на ребенка, откинул с его лица уголок пеленки. Промолвил:

– Н-да.

По его тону нетрудно было догадаться, что, как и я, он ожидал увидеть розовенького ангелочка, а не это сморщенное существо. Он коснулся пальцем маленькой щечки, словно проверяя, жив ли новорожденный. Малыш повернул головку, его веки с голубыми прожилками затрепетали.

– Мой сын. – В голосе мужа сквозила неуверенность, но он искренне старался соотнести свою горделивую фразу с крохой, что он видел перед собой. Он мельком глянул на меня, будто на яркий свет. Сказал:

– Пожалуй, Эдвард. Эдвард Макартур. По-моему, звучит прекрасно, как вы считаете?

Мистер Макартур искал способ вернуться в свой привычный мир, туда, где он способен взнуздать обстоятельства и направить их в желаемое русло.

До родов я думала над именами. Девочку хотела назвать Джейн – в честь доброй миссис Кингдон, мальчика – Ричардом, в честь отца, или, может быть, Джоном – в честь дедушки.

– Я выбрала имя Ричард, – сказала я мужу. – В честь отца. Так что, наверное, пусть будет Эдвард Ричард.

Говорила я мягким доброжелательным тоном. Ведь еще совсем недавно я тонула во мраке ужаса, но вынырнула, выжила. Снова стала самой собой и надеялась, что больше себя не потеряю. Я могла себе позволить быть великодушной к человеку, которому не даны такие привилегии.

Много лет назад свое подлинное «я» я скрутила в тугой комок и запрятала глубоко-глубоко в себе. И это сослужило мне хорошую службу. Но теперь я снова расправилась, причем слишком бурно, слишком опрометчиво – не в том месте, не в то время и не с тем человеком. Однако между той Элизабет, что была сжата до крошечных размеров, и той, которая слишком быстро поверила, что не будет беды, если я расправлюсь, во мне сохранялся стержень, и он никуда не денется после того, как будет убрано все остальное. Этот стержень и теперь был во мне, и будет всегда. Та женщина, в какую я переродилась, не отвернется к стене, не станет растрачивать свою жизнь на жалость к себе, сетуя на судьбу. С этой драгоценной крупинкой своего подлинного «я» она вступит в будущее.

Вторжение

Я надеялась, что Эдвард начнет крепнуть, как только мы благополучно устроимся в казармах Чатема, но он оставался болезненным ребенком; почти не прибавлял в росте и весе, непрерывно скулил у меня на руках. Мы с Энн лучше узнали друг друга за те долгие ночи и дни, что по очереди пытались успокаивать его. Усаживали и укладывали малыша, кормили его, помогали ему отрыгивать, туго пеленали и оставляли незапеленатым. В конце концов Энн сделала из шали нечто вроде гамака, в котором крепко привязывала его ко мне, и благодаря ее изобретательности мы иногда получали передышку.

Милая Энн, в отличие от меня она не отчаивалась, не опускала руки. Она не раз выручала меня, когда я, обессиленная, сидела в кресле и лила слезы над Эдвардом, плачущим у меня на коленях. Она отводила меня в постель, бережно укрывала одеялом, как мать собственное дитя, а Эдварда уносила с собой и возилась с ним, пока я, пробудившись от дремучего сна, не была готова снова приступить к своим материнским обязанностям.

Прошла неделя, потом месяц, потом – два, а Эдвард жил, и я благодарила Бога, в которого не верила, за то, что этот ребенок не умер, как я того страстно желала год назад.

Эдварду не исполнилось еще и трех месяцев, когда однажды в комнату, где я кормила грудью, сидя в большом кресле у камина, вошел мистер Макартур. Мы с сыном были как одно целое: расслабившись, я утопала в подушках; его теплое тельце льнуло ко мне; растопыренные пальчики поглаживали источник блаженства. Он с наслаждением чмокал, в экстазе переплетя свои маленькие ножки.

Мистер Макартур появился в дверях внезапно, я не успела принять надлежащий вид. Мать не должна стыдиться того, что она кормит грудью своего младенца, однако мной овладел порыв прикрыться, будто меня застали за непристойным занятием. Эдвард, мгновенно почувствовав перемену в моем настроении, сбился с ритма, стал захлебываться и давиться молоком, жалобно запищал.

Я заметила, как изменился в лице мистер Макартур, когда его взору предстала картина, которой он до сей поры не видел: его жена млела в восторге любовной нежности. Что означал этот обнаженный взгляд? Шок, удивление? Отчасти. Но в нем сквозило еще что-то: горечь утраты, тоска, одиночество, печаль.

– Тысячу извинений, миссис Макартур, – произнес он, завуалировав свои чувства под учтивым извинением джентльмена, нарушившего покой своей супруги. – Простите за вторжение, ради бога.

Затем он повернулся и тихо притворил за собой дверь.