Командующий фронтом

— Ей, этой центре, Даурия, как бы сказать, просто земля, а для нас, казаков, она родная. Нашу любовь к ней мы всосали с материнским молоком. В старину, еще до свободы, пели в станицах про то, как распахали ее казаки своими руками, и за то она их кормит. Вот почему сердце болит, что Балябин отошел.

Искренне говорил Безуглов, и в словах его звучала не жалоба, а протест. Лазо сразу уловил смысл его речи.

— Жаль покидать Даурию, Степан, жаль! Сам видишь, что мы в затруднении: справа на Читу идут японские, американские и английские дивизии, слева уже подходят чехословацкие мятежники, а семеновцы в нашем тылу. У Балябина людей кот наплакал, и если ему не отойти, то как он потом доберется до Читы?

— Доберется, — убежденно ответил Безуглов. — Казаку не добраться? Такого не бывало.

— Балябин не один, а с войском.

— Оно-то и лучше, войско где хочешь пробьет себе дорогу.

— Уж больно бойко рассуждаешь. Вот сегодня утром соберется Центросибирь, будем решать вопрос о положении на фронтах.

— А ты как думаешь, Сергей Георгия? — бесхитростно спросил Безуглов.

— Другому не сказал бы, тебе же верю и скажу. Казаков, по-моему, надо отпустить по станицам, а вожакам уйти в тайгу.

— А там?

— Там создавать партизанскую армию, бить врага из-за угла.

— Казакам это с руки, — обрадовался Безуглов.

— Казак без коня воевать не станет. Человеку в тайге одному прожить трудно, а с конем еще трудней. Если же казаки разойдутся по станицам, то они всегда смогут по зову партии сесть на коня и прийти нам на помощь.

— Правильно судишь, Сергей Георгии, — многозначительно сказал Безуглов. — Надо ребятам это в голову втолковать, так сказать, поагитировать.

— Только не сейчас, — предупредил командующий. — Посмотрим, что решит сегодня Центросибирь.

Совещание происходило в вагоне командующего. Здесь были члены Центросибири, руководители Забайкальского областного исполкома, Читинского ревкома, городского Совета, военного комиссариата и командование Прибайкальского и Даурского фронтов. Председательствовал Яковлев, тучный, с мешками под глазами, с аккуратно причесанными волосами и с пробором набок.

Первое слово взял Балябин. Он говорил медленно, тяжело ворочая слова:

— Скрывать нечего, дела наши плохие. Путь семеновцам на Читу открыт. Здесь оставаться небезопасно. Полки готовы броситься в бой хоть сейчас, но смысла в этом нет. Я думаю, что лучше меня скажет командующий фронтом.

Балябин хотя и командовал Даурским фронтом и не подчинялся теперь Лазо, однако ни на минуту не забывал, что все успехи против семеновцев были достигнуты благодаря умелому командованию Лазо. И сейчас его слово было важно для Балябина.

— Может, ты скажешь, Сергей Георгиевич?- — предложил Яковлев.

Лазо встал. Как ни старили его борода и усы, он выглядел очень молодо.

Сперва он сделал общий обзор со времени организации Даурского фронта, затем рассказал о героизме Кларка и Игнашина и тут же предложил почтить их память вставанием.

— Каково положение сейчас? — спросил он и обратил внимание на то, что все прислушались. — Тяжелое, но не безвыходное. Американцы, англичане, японцы, мятежники-чехословаки — все, кто дерзнул пойти войной против народной власти в России, рано или поздно погибнут. Но сейчас интервенты и белогвардейцы в силе, у них и техника и вооружение, а потому нам нужно временно отступить. Для нас важен каждый день борьбы, ибо в конечном счете придет помощь из Советской России. Я предлагаю отходить с боями по линии железной дороги на восток.

После Лазо выступили Шилов и Бутин. Они согласились с мнением командующего, а Яковлев предложил избрать Советский народный комиссариат в составе: Матвеева, Яковлева, Лазо, Бутина, Шилова, Гаврилова, Балябина, Славина, Лыткина и Исаева.

Бронепоезд «За власть Советов» и подрывная команда героически сражались, защищая каждый вершок земли на подступах к Чите. На другой день после отъезда Лазо Машкова ранило в левое плечо. Ни бинта, ни марли в бронепоезде не оказалось. Тогда один из курсантов снял с себя нательную рубаху, разорвал ее на длинные лоскуты и перевязал матросу рану. Плечо ныло от осколка, но Машков скорее дал бы перекусить себе палец, чем рассказать при встрече с командующим о ранении. Он опасался, как бы Лазо не счел его малодушным. «Суждено, так выживу», — решил он.

Лазо открыл на многое глаза Машкову. Он жалел, что легкомысленно отнесся сначала к обязанностям командира бронепоезда в то время, когда мог нанести неприятелю большой урон. Правда, не будь изменника Муравьева, чехословацких мятежников можно было бы разбить, и тогда Семенов не двинулся бы в третий раз в Забайкалье, и возможно, японцы с американцами не рискнули бы из Владивостока двинуться по великой Сибирской магистрали.

«Отчаянный человек, — думал Машков про командующего, — как бывалому матросу, ни бури, ни штормы ему нипочем, а командует с умом, рассудительно. С таким не пропадешь».