Командующий фронтом

Аргунцы по этому возгласу развернулись и мигом окружили взвод. В воздухе блеснули стальные клинки.

— Степан, Степан!..

Безуглов услышал свое имя, и кровь прилила к вискам. «Да, ведь это голос Лазо», — подумал он и врезался в толпу, но конь как вкопанный остановился перед лежавшим на земле человеком. Безуглова едва не вышибло из седла. Наклонившись, он увидел Лазо. Степан бросился с коня на командующего и, прикрыв его своим телом, неистово закричал:

— Руби всех!

Ни просьбы, ни уговоры, ни приказания Лазо не могли остановить аргунцев.

— Не проси, Сергей Георгич, — бросил Игнашин в сердцах кубанку на землю. — За твою жизнь мы в ответе перед советской властью.

4

Безуглов лежал на спине, устремив глаза в голубое небо. Тревожные думы давили его, но он не собирался отгонять их, наоборот, он пытался разобраться в них и прийти к решительному заключению.

Возле Безуглова сидел, поджав под себя ноги, Игнашин и жевал травинку. Пожует и бросит, сорвет другую и снова жует.

— Сидим без дела, Степан Агафоныч, — сказал Игнашин, — даром хлеб переводим.

— Думаешь, не вижу? А что главкому делать? Ему бы сюда всю Даурскую армию прислать, он бы показал, где раки зимуют, а так приходится взрывать мосты да пути.

— Он вообще загрустил, Степан Агафоныч, видать, ему жалко Бориса Павловича.

— Думаешь, мне не жалко? Вот как сейчас помню, приподнялся Кларк на стременах и расцеловался со мной, а через несколько часов его убили. Ты вот Ивана Рябова не знаешь, а он тоже золотой человек. Я, когда служил в Красноярске, встретился с одним солдатом, фамилия ему Назарчук. Помнишь, он мост через Онон взрывал? Вот он меня и переманил к большевикам. А потом свел с Рябовым. Сам Рябов черт знает из каких краев, а дерется на забайкальской земле. А наш главком!..

— Что главком? — с любопытством спросил Игнашин.

— Он ведь из молдаван. Я про таких никогда и не слыхал. — Безуглов задумался. — Видишь ли, Ермолай, у нашего главкома душа партийная.

— А у тебя? — лукаво спросил Игнашин.

— И у меня так должно быть, — признался он, — а тянет в свою станицу, лучше ее, кажется, и не найти на земле.

— Степан Агафоныч, — перебил Игнашин, — ты же собирался что-то обдумать.

— Мешаешь разговорами.

— Так я пойду прочь.

— Постой, Ермолай, я надумал. Надо мою сотню опять поделить. Бронепоезд отойдет, подрывники свое дело сделают, и тогда мы с тобой с двух сторон налетим на белую саранчу и начнем рубку.

— Как на Пятиглавой, — вспомнил с удовольствием Игнашин.

— Здесь работа почище будет, потому мы на конях.

Игнашин бросил жевать траву, поднялся и, топнув от радости ногой, предложил:

— Идем делить сотню!

Безуглов продолжал лежать, и это смутило Игнашина.

— Передумал, Степан Агафоныч?

— Раньше надо спросить у главкома, — ответил Безуглов, — вдруг не позволит.

— Пойдем к нему, чего мешкать.

Поделив сотню на две полусотни, Безуглов и Игнашин выбрали удобные места для укрытия. Они разъехались, условившись начать атаку через три часа.

В розовой дымке утра бронепоезд отошел на новую позицию. Машков заложил под рельсы мину и убежал. Через несколько минут раздался оглушительный взрыв. Земля, взлетев веером вверх, смешалась с дымом, окутавшим чуть ли не половину неба. Куски развороченных рельсов и шпал летели во все стороны.

Чехословацкие мятежники знали: красные, взорвав путь, отойдут, и тогда беспрепятственно можно продвинуться вперед. Вместе с вражескими войсками подошел и ремонтный поезд. Мятежники, не подозревая засады, по-обычному разбили лагерь, походные кухни задымили, готовя обед для солдат.

Игнашин, присутствовавший при беседе Лазо с Безугловым, предложил дать сигнал атаки ракетой, но командующий возразил:

— Это их насторожит, а нам важна внезапность. Пустить ракету — значит выдать себя. Вот что, друзья! Тебе, Степан, я дам свои часы, но где взять другие для Игнашина? У казаков найдутся часы?

— Сроду у них не было.

Лазо задумался, но тут же ему пришла в голову мысль.

— Скачи, Игнашин, до моего вагона и спроси машиниста Агеева. Знаешь его? Того, что под Мациевской спрыгнул с паровоза.

— Как не знать, товарищ главком. Сильно он нам помог тогда.

— Так вот, скачи к нему. У каждого машиниста есть часы. Скажи, что я отвечаю за них, а если что случится, отдам, даже получше, чем у него.

Игнашин возвратился с большими железнодорожными часами и подал их командующему. Лазо нажал на головку — крышка отворилась, — посмотрел на циферблат и шутливо сказал:

— Времен Очакова и покоренья Крыма… На, возьми их, а после боя верни Агееву.

Командующий сверил время на своих часах и часах Агеева и добавил:

— В одиннадцать пускайте коней!

…Ермолай стоял возле своего коня и, держа часы в руках, не отрывал от них глаз. Секундная стрелка, как ему казалось, двигалась быстро, зато минутная томительно ползла. Переминаясь с ноги на ногу, он нетерпеливо ждал одиннадцати часов. Каждая минута казалась вечностью. Прикладывая часто к уху часы, Ермолай прислушивался, не остановились ли? Но вот наконец маленькая стрелка подошла к цифре 11, а большая к цифре 12. Захлопнув крышку, Игнашин сунул часы в карман, ухватился за луку и легко вскочил на коня.