Командующий фронтом

Подполковника привезли на квартиру Ягодкина. В приемной ему развязали глаза и проводили в кабинет адвоката. На столе стояла большая керосиновая лампа, а за столом сидел в полувоенном костюме Лазо. Окна были занавешены тяжелыми шторами.

Сергей Георгиевич поднялся с кресла и пошел навстречу подполковнику.

— Здравствуйте, гражданин Извольский! Я очень рад, что вы приехали.

— Здравствуйте! — глухо ответил подполковник. — С кем имею честь разговаривать?

— С Лазо, — вежливо поклонился Сергей Георгиевич.

— Штабс-капитан Судейкин сказал, что меня увезут за город. Но ведь я нахожусь в городской обстановке… Неужели вы Лазо?

— У меня нет надобности лгать, — ответил Сергей Георгиевич и протянул руку.

Извольский пожал ее, но в том, как он холодно это сделал, Лазо почувствовал недоверие к себе со стороны подполковника.

— Я прошу вас к столу, — пригласил Лазо, не отрывая взгляда от Извольского. Выждав, когда гость сел в кресло, Лазо тоже сел и продолжал: — При вас револьвер, но я надеюсь на ваше благородство. Я вас сюда не заманил, а честно пригласил для делового разговора. Вам гарантирована неприкосновенность, можете в этом не сомневаться.

— Я вас слушаю, господин Лазо.

— Мое имя и отчество Сергей Георгиевич. А ваше?

— Леонид Ильич.

— Так вот, Леонид Ильич, я сперва задам вам несколько вопросов.

— Если смогу — отвечу.

— Это совершенно естественно. Вопрос первый: сформирован ли офицерский корпус?

— Я не вправе разглашать военные секреты.

— Тогда я вам помогу. Корпус не сформирован, и вряд ли эта затея удастся.

— Почему?

— Офицеры не намерены проливать свою кровь за Розанова и интервентов. Те, кто имеют средства, готовы к отплытию, а менее состоятельные — таких очень много! — готовы вернуться в Россию.

Извольский знал, что это правда, и не захотел кривить душой.

— Но формировать корпус все же придется.

— Это дело ваше, Леонид Ильич, вам поручено — с вас и спросят. Постарайтесь, однако, не формировать. Второй вопрос: известно ли вам, что Никольск-Уссурийский уже занят партизанами?

— Неужели это правда?

— Да! Штаб Розанова скрыл это от вас и от всех офицеров. Когда вернетесь к себе — проверьте!

— Час от часу не легче, — тяжело вздохнул Извольский.

— Вы не правы, Леонид Ильич, это вам не легко, а рабочим, крестьянам и интеллигенции Приморья даже радостно, но они боятся улыбаться в присутствии контрразведчиков.

— У меня к вам встречный вопрос, Сергей Георгиевич, — перебил подполковник. — Правда ли то, что вы бывший офицер царской армии?

— Какой же в этом грех?! Я окончил Алексеевское училище ускоренным выпуском и был назначен командиром взвода в пятнадцатый стрелковый запасный полк, квартировавший в Красноярске.

— Кто ваши родители?

— Я сын бессарабского мелкопоместного дворянина. Но какое это имеет значение? Честно служить народу, партии большевиков можно независимо от звания. Скажите правду, вы любите Россию?

— Очень!

— Знаете, — сказал Лазо, прищурив глаза, — русские чиновники и помещики тоже любили ее. И я люблю. Но какую Россию вы любите?

— Ту, которую я знал до войны, с детства.

— Тогда я с вами не согласен, Леонид Ильич. Кого вы любили? Купцов-толстосумов? Им вы нужны как покорный слуга. Чем больше вы им прислуживаете, тем больше они из вас выжимают.

Подполковник задумался. Он вовсе не был подготовлен к такому разговору. Лазо не выпытывал никаких секретных сведений, не предлагал вступить в тайную организацию. Он и сам не раз задумывался над «проклятыми» вопросами, но где ему, штабисту, было беседовать на такие темы с офицерами? Вот почему беседа с Лазо все больше заинтересовывала его.

— По-вашему выходит, что всю русскую интеллигенцию эксплуатировали? — спросил он, недоумевая.

— Да, ведь она развивалась в зверских условиях.

— С этим еще можно согласиться, — признался Извольский.

— Разве вы не согласитесь и с тем, что власть Романовых угнетала свою интеллигенцию более грубо и жестоко, чем европейская буржуазия?

Чем оживленнее говорил Лазо, тем мрачнее становился Извольский, чувствуя превосходство человека, которого белогвардейские газеты называли не иначе как «красный бандит» и «изверг». Закрыв лицо руками, он погрузился в раздумье.

— Что ж вы молчите? — спросил Лазо. — Какую Россию вы любите? Ту, которую проклинал Кондратий Рылеев за то, что она, гремя цепями, молилась за царя?

Извольский оторвал руки и тихо ответил:

— Нет!

— Может быть, ту, которую интервенты обещают Семенову, Розанову и Калмыкову?

— Тоже нет!

— Какую же?

— Я не знаю, но вы растравили мое сердце. Хочется по-настоящему работать для России.

— Кто же вам не дает? Я вот вспоминаю сейчас генерала Таубе… — сказал Лазо.

— Александра Александровича?

— Да! Он был у нас начальником штаба в Иркутске. Какой благородный и честный человек! А негодяй Гайда погубил его в тюрьме.

— Таубе погиб? — вскрикнул Извольский.

— Да, его сгноили в тюрьме за то, что он, любя Россию, служил верой и правдой большевикам. А разве вы его знали?

— Это мой родственник, — произнес Извольский.