Командиры седеют рано

Миронов смотрел на Нину. Она была худенькая, чернявая, с очень живыми бойкими глазами. Бывают в школах такие девчонки, боевые, отчаянные, дружат только с мальчишками, за внешностью своей следят не очень, но зато имеют массу преимуществ перед своими тихими подругами. Они умеют лазить по деревьям, играют в футбол, участвуют в набегах на сады, спокойно смотрят, как мальчишки курят или дерутся, и вообще им доверяются самые сокровенные мальчишечьи тайны. Нинка по внешности была именно такой. Миронов ожидал встретить видавшую виды, тертую жизнью женщину. А перед ним стояла обыкновенная девчонка, даже не барышня.

— А это — моя Нинка, — сказал Паханов, представляя подругу.

Полковник пожал маленькую твердую руку. Он все не мог привыкнуть к действительной Нине. Она даже не была красивой. По рассказам Жорки, она сражала своей красотой. Лицо обыкновенное, и только глаза, невероятно лукавые, озорные, блестящие, останавливали взгляд. Трудно было поверить, что эта девчонка не раз побывала в тюрьме, что видела в жизни такое, чего не увидят другие, проживи они хоть сто лет.

Миронова повели к столу прямо с порога. Наблюдательный полковник отметил: хозяйка-то росла не в семье. Коньяк, шампанское, полный ассортимент консервов, какие только имелись в гастрономе, — от сардин до частика в томате. Конфеты-подушечки и тяжелые плитки шоколада «Юбилейный». Чайная колбаса, будто нарубленная топором, и ненарезанная селедка.

Жорка разлил коньяк в граненые стаканы и вдохновенно сказал:

— Давайте выпьем!

Когда прошло первое возбуждение от радостной встречи, Жорка стал рассказывать, по просьбе полковника, о том, как сложилась его жизнь после армии.

— Приехал я сначала к отцу. Он старый, точно как ты говорил, весь трясется. Воровать уже не может. Поступил ночным сторожем в небольшой универмаг. Вот как у нас: мы другого-то ничего не умеем — или воровать или сторожить. В общем, работа не бей лежачего. Чего сторожить? Его все воры знают. Разве кто полезет? Да и не нужна она ему совсем, эта работа, если правду сказать. Просто числится, чтобы не трогали. А на самом деле он краденым барахлом торгует.

Нинка медленно, но многозначительно подняла ресницы. Жорка перехватил ее взгляд, коротко бросил:

— Батя свой, ему все нужно знать. — И продолжал рассказ: — Пожил я день-другой. А у отца на квартире еще один жулик остановился — Витька. По кличке Шмон. Паскудный человек. Привычка у него: увидит чужое пальто на вешалке или пиджак на стуле, обязательно карманы ощупает. Даже у своих воров. Взять ничего не возьмет, а обязательно втихаря полазает. За это его и Шмоном прозвали. Так вот, этот Витька и Пахан мой все на меня поглядывают, что я делать буду! А на меня, скажу тебе, батя, такое навалилось, просто ничего понять не могу. То я в Ташкент рвался. Нинку хотел увидеть… Ты не очень-то нос дери! — бросил он мимоходом подруге. — А приехал в Ташкент, гложет меня тоска — опять в полк хочу. Тебя вспомню, Озерова, «Петуха» нашего — так бы и побежал назад пешком. Начну дома рассказывать про свою службу, про людей — на меня косятся. Не верят. Пошли слухи между ворья, что я, как бы тебе сказать, ну, продаться не продался, а переметнулся от них на другую сторону. Мне даже кличку новую дали — Командир.

— Он о чем заговорит, все одними словами начинает: «мой командир», «наш командир» — вот его так и прозвали, — весело пояснила Нина.

— Хожу я так неделю. Деньги кончаются. Надо что-то думать. Как говорили нам на политзанятиях, экономика — главное. От нее идет все. Вот и у меня встал этот вопрос — воровать или работать? Ну, воровать я теперь никак не могу. А работать, — значит, отрываться нужно от старой компании. Странные дела со мной творились. Надену хороший костюм бостоновый, был у меня еще до армии, хожу по городу и будто мне опилок или волос за шиворот насыпали. Ну просто не по себе! Ни думать, ни отдыхать не могу. Приду, переоденусь в свое выгоревшее «хб», сапоги, правда, хромовые пододену — и сразу будто на свет народился. Так все и приложится к телу. И запах от меня приятный — солнцем, бензином, авторотой нашей пахнет. — Жорка опять шутливо заворчал на Нинку: — А эта еще носом крутит: «Мне с тобой неловко! Скинь солдатскую шкуру». Я ей разъясняю: «Дура, форма Советской Армии — самая почетная, она всю Европу освободила». Да разве она поймет! С ней политзанятия с самого начала, с первого съезда, одним словом, проводить нужно.

Нинка сидела за столом, положив подбородок на руки, и не сводила глаз с Жорки — любовалась. Но в то же время полковник видел в ее глазах и иронию. Веселый характер, казалось, так и подмывал ее воскликнуть с подковыркой: «Ух какой ты у меня образованный! Ужас!»