Командировка

— Иэ-х! — он так резко повернулся, что, казалось, треснули шейные позвонки. — Этот–то, который народный артист комментирует, совсем сбрендил. Всему рад. Наш, орет, Старухин лучше всех в мире играет головой. Надо же придумать! Нашел все же, чем похвалиться. Старухин — головой! Слыхали? Если головы деревянные, чего же ими не играть. Были бы у нас с вами деревянные тыквы, и мы бы сыграли.

— Звезд нету, — заметил я. — Так, перебираешь в уме, некого назвать. Один Блохин резвится.

— А чего он резвится, чего? Какой толк? Не–ет, пока их всех не разгонят — толку не будет. Всю федерацию надо разогнать, а потом собрать заново.

Я глубокомысленно закивал, поддерживая суровое, но справедливое предложение.

— Вот она, дачка–то. Смотрите.

За поворотом, чуть ниже уровня шоссе, ярким ковром зеленели густые сады и украшенные немногочисленными башенками разноцветные домики. Водитель свернул на обкатанный проселок и через минуту вырулил в царство тишины и медовых ароматов. Бросалось в глаза, что, кроме декоративного штакетника вдоль дороги да прямых линий шиповника, очерчивающих границы участков (каждый соток по двадцать, не меньше), тут не было заборов. Дачи без заборов — что же это такое? Непривычно как–то.

Перед одной из дач мы затормозили, водитель пошел открывать ворота (странно и одиноко нависавшие над низеньким штакетником), и мы въехали под брезентовый навес. Что–то мне все это напоминало: и ворота, точно возникшие из воздуха, и навес–гараж, и расположение этих дач, выныривающих из–за поворота навстречу путнику, как мираж, — что–то напоминало детское, милое, незабвенное. Если бы не деревья, не гравий дорожный, не домик, глядящий на нас тесовым крылечком, если бы не человек в шортах, спускающийся с крыльца и машущий нам панамой, если бы не мое паршивое, в общем–то, настроение, я бы, скорее всего, вспомнил. Так остро захотелось вспомнить, догнать, зацепиться крючком памяти за некий проблеск в прошлом. На миг показалось, что это важнее всего — вспомнить, вернуться, отрешиться от происходящей минуты. Но я не вспомнил. Не успел.

Сам товарищ Никорук спешил к нам, издавая приветственные возгласы, размахивая панамой. Он кричал: «Привет, московский гость! Привет, дорогой коллега!» — и, пожимая его мощную, властную руку, я сразу почувствовал: вот человек из тех, которые твердо знают, чего хотят. Из–под белесых густых бровей смеялись глаза, в которых не было ничего двоедушного, а была одна лишь торжествующая уверенность, что случилось — сошлись наконец два хороших человека, необходимых друг другу.

— Здравствуйте, Федор Николаевич! — отозвался я, как мог сердечнее.

— Эх! — сказал директор, щурясь. — До чего же вы бледные там, в столице, до чего изможденные. Живут люди, как в подземелье. В копоти, в дыму, в миазмах городских. Солнца не видят, воздухом не дышат, прозябают.

Я смущенно переминался с ноги на ногу, ожидая, когда кончится бурная встреча, но, оказывается, директор далеко не исчерпал ритуал приветствия желанного гостя.

— Клара, Мика, Серго — все сюда! — гаркнул он, потревожив, по–моему, всю округу. Господи, да с этим ли человеком говорил я по телефону. Не родственник ли это мой какой–нибудь позабытый?

Через минуту, окруженный незнакомыми, но искренне обрадовавшимися мне людьми, я действительно потерял четкое представление о том, кто я и где нахожусь. Одно понимал: это спектакль, и не для меня он разыгрывается. Для какой–то высшей производственной задачи. Но и в этом я вскоре засомневался.

Супруга директора — Клара Демидовна — цветущая, средних лет полная дама с круглым, приятным лицом.

— Я много слышала о вас, Виктор Андреевич! — ласково произнесла она раз и навсегда заготовленную для таких случаев фразу, ничуть не беспокоясь о том, что эти слова могут прозвучать издевкой.

Про Мику и Серго, хипповых юношу и девушку, директор сказал:

— Это младшие мои, младшие. Старшие–то детки разлетелись по городам и весям. А эти пока на шее сидят.

Младший Серго что–то хмыкнул интеллигентно–невразумительное, а младшая Мика, протягивая ручку для знакомства, загадочно отвернулась. Водитель получил распоряжение вернуться за мной к четырем часам и уехал.

Через несколько минут мы сидели в плетеных креслах на веранде, любовались окрестными видами и обсуждали… как лучше убить время до обеда. Клара Демидовна с церемонными извинениями удалилась по хозяйству, а Мика и Серго находились тут же, на веранде, раскачивались в креслах, и на их лицах был написан скептицизм и покорность судьбе.

— Можно так, — рассуждал Федор Николаевич, — сначала несколько сетов в теннис — молодежь против стариков, — потом купание. У нас, Виктор Андреевич, неподалеку озерцо родниковое изумительной чистоты и прохладности… Можно наоборот — сначала купание, а потом игрища.

В низких переливах его голоса — благодушие.