Командировка

— Ваш сын на предприятии работает? — спросил я.

— Студент, — с гордостью ответил Никорук. — Отличник. У вас учится, в Москве. На химика. Умница, я им горжусь. А вот — беда и боль моя, — с этими словами директор неожиданно звонко шлепнул дочку по круглой попке. На звук многие оглянулись. Мика враз покраснела жарче солнца.

— Все–таки, папка, ты бываешь удивительно бестактный, — сказала она, не глядя в мою сторону.

Не надо забывать, что все мы только внешне взрослые, пожилые и старые, а в душе–то — ого! — озорники и школьники. Мика этого знать не могла, поэтому на лице ее после шлепка отца выразился даже какой–то испуг. Купание и загорание затянулось часа на два. И я не могу сказать, чтобы это были скучные часы. Федор Николаевич обладал профессиональным умением контактировать, я тоже, в конце концов и Серго оживился и оказался даже чересчур разговорчивым малым. У него, к счастью, не было этой убийственной новомодной привычки к язвительности. Спорил он хорошо, честно, со вниманием к собеседнику — это ведь дар божий. Постепенно разговор перешел к глобальным проблемам бытия, а как же иначе — молодость, молодость! Так получилось, что, когда Серго заговорил, Федор Николаевич отодвинулся как–то в сторону, любовался издали сыном, его умом, суждениями. Я лишь подавал реплики. Мика, наклеив на нос кленовый листик, вообще парила в заоблачных высях. В таком состоянии размягченности, в каком мы находились — от солнца, от воды, от свежего воздуха, — не важен смысл речей, они только добавляют терпкости в чудесное ощущение блаженной физической невесомости.

Напоследок мы с Микой окунулись, поплавали. Плавал я лучше, чем играл в теннис, и это было отмечено девушкой с благосклонностью.

— А ничего, — сказала Мика, щуря глаза. — Во всяком случае, не топор.

Мы наперегонки плыли второй круг.

— А как ваше настоящее имя? — спросил я. — Ведь Мика — это не имя. Это кличка.

— Маша! — крикнула она. — Мария Федоровна… А вы опасный. Да, опасный.

— В каком смысле?

— Не притворяйтесь, Виктор Андреевич. Мне Шура все рассказала.

— Шурочка? Порецкая? Вы что же, с ней знакомы?

— Да, мы учились в одном классе. Хо–хо!

Продолжать интересный разговор я не смог, потому что хлебнул–таки, увлекшись, озерной водицы. На вкус она напоминала настойку мумие. Мика–Маша, хохоча, начала выпрыгивать из воды по пояс, как дельфин, и хлестать меня ладошкой по спине. Я же только мог пучить на нее глаза и неэстетично перхать и кашлять.

— Тонет! — визжала Мика. — Ой, тонет! Сережа! Спасай!

Буквально через секунду я увидел подле себя строгое лицо мыслителя.

— Что с вами?

— Порядок. Водицы вот хлебнул. В легкие просочилась.

— Осторожнее…

На берегу Федор Николаевич окружил меня отеческой заботой:

— Ая–яй, как же вы так, голубчик. Разве можно! Да с моей козой кто хочешь голову потеряет.

Мика все повизгивала от возбуждения:

— Папа, папа! Надо быстрее домой. Скорую помощь! Я видела, он лягушку проглотил. Ой, умора…

По дороге к даче эта история обросла несусветными подробностями и Кларе Демидовне была подана как героический поступок ее дочери по спасению из пруда инвалида. Потихоньку начинал я злиться. Сколько можно. Эта стрекоза, разумеется, верховодила в доме, и они все точно с ума посходили. Пытались уложить меня в постель, подсовывали пуховые подушки, а Мика–Маша носилась по всему дому с грелкой, похожей на гигантскую клизму. Подозреваю, что это и была клизма. Даже невозмутимый Федор Николаевич не удержался, изрек:

— Обыкновенное, к сожалению, дело. Предполагаем жить, мечтаем о победах, а в каком–нибудь поганом пруду — нырк, и на дно. Слаб, слаб человек перед стихией.

Хиханьки да хаханьки вокруг моей персоны, но беззлобные, беззлобные. Допускаю, что они все тут искренне хотели сделать мне приятное, суетясь и добродушно насмешничая. Создавали этакую домашнюю атмосферу для гостя. И добились своего.

— Из–за чего сыр–бор, — сказал я дрогнувшим голосом. — Я старый холостяк, раны привык залечивать в одиночку, как волк… Спасибо за заботу, спасибо. Низкий вам земной поклон!

После этого даже Мика утихомирилась и спрятала куда–то ужасную клизму.

Обедали на веранде за широким деревянным столом, который, как мне торжественно сообщили, был сколочен самим Федором Николаевичем. На обед мясной бульон, запеченный в тесте карп, компот из свежих яблок, всевозможные салаты — все обильно, сытно, вкусно. Ухаживала за мной Мика, с ужимками подкладывала кусок за куском, ложку за ложкой, — она нашла себе в этом новую забаву, новый повод меня поддразнить.

— Что же вы ничего не кушаете, Виктор Андреевич! — вещала она трагическим голосом, шлепая мне на тарелку очередную порцию. — Мама, ну ты же видишь, какой он стеснительный.