Кольцо из фольги

Кувшины. В каждом доме на круглом подносе должны стоять два кувшина. Один – высокий, с узким носиком. Если посеребренный – шикарно. Предназначался для араки – местного аналога самогона. Второй кувшин – непременно глиняный, пузатый, с широким горлышком – для пива. У бабушки были только один кувшин и поднос. После ее смерти мама забрала и то, и другое. Когда мы переезжали с места на место, из города в город, она всегда возила за собой эти кувшин и поднос. Нет, не потому что они ей были дороги как память о бабушке, – мама была уверена, что они серебряные. В случае необходимости можно продать или отнести в ломбард. Во всяком случае, мне она это объясняла именно так. Мама могла забыть мои книги и учебники, одежду, даже самую необходимую, другие вещи, но кувшин и поднос всегда укладывала на дно чемодана в первую очередь. Обычно они так и оставались лежать в чемодане, засунутом на антресоли. Мы никогда ими не пользовались. Они лежали много лет, завернутые в несколько слоев обычных кухонных полотенец. Когда мама наконец устала от переездов и решила вернуться в Москву и больше никуда не ездить, она достала из чемодана кувшин и поднос. Они были покрыты зеленым налетом.

– Странно, – заметила она. – Серебро вроде бы чернеет, а не зеленеет.

И отнесла кувшин и поднос ювелиру, который вынес вердикт – мельхиор. Хорошего, просто отменного качества, но не серебро. Если его натереть, будет сверкать, как серебряный. Но не представляет особой ценности. Мама тогда заплакала. Она ведь верила, что эти поднос и кувшин смогут спасти ее и меня. Держала их на черный день. А оказалось, что и в черный день прожить не на что. Или она плакала вовсе не из-за этого? Я тогда не спросила, не понимала. Я хотела оттереть кувшин с подносом и поставить в шкаф, чтобы было красиво. Но мама не разрешила. Она завернула их в полотенца и убрала на антресоли. Больше не доставала. Почему? Я не спрашивала.

Сколько вопросов я бы хотела задать сейчас. О стольких вещах спросить бабушку, Варжетхан, маму. Но я была ребенком. А дети живут одним днем, будущим. Не прошлым. Когда я задаю маме вопросы, она отмалчивается. Ни на один не ответила. Говорит, что не хочет вспоминать прошлое, да и вспоминать особо нечего. Память, как назло, подбрасывает самые тяжелые воспоминания. Вот такая особенность. Не оставила ничего светлого. Видимо, все радостное, счастливое досталось мне. Я, как ни пыталась, не могла припомнить ничего плохого. Ни одной своей слезинки, ни одного разочарования. Только счастье, радость, беготню по селу, бабушку – всегда улыбчивую, нежную.

– Бабушка редко улыбалась и почти никогда не смеялась, – рассказывала мама.

– Нет, это не так. Она умела хохотать по пустякам! – твердила я.

– Бабушка уставала от своей работы. Мечтала о пенсии, чтобы не писать каждый божий день, – твердила мама.

– Неправда. Она жила своей работой, неслась в редакцию как на праздник. Только там ей было по-настоящему хорошо. Она не умела не писать, – возражала я.

– Она так и осталась чужой в том селе. Ее не приняли…

– Ее все любили, на руках носили!

* * *

Я искала аллею. Ту, по которой так любила гулять бабушка, делая дополнительный крюк. Аллея – единственная во всем селе. Маленькая, затерявшаяся между улицей Ленина и улицей Кирова. Оазис в жаркий день. Там были высажены акации и каштаны. Они создавали тень. Лавочки поставить не догадались. Но можно было медленно пройти эти двести шагов в тени, наслаждаясь запахами. Бабушка ходила по этой аллее туда и обратно чуть ли не часами. Говорила, что только там ей хорошо думается. И только там она может придумать заголовок или новую тему для статьи. Если бабушки не было дома, в редакции, у Варжетхан, значит, она точно мерила шагами аллею.

Мне же нравилось сидеть под абрикосовым деревом. Оно росло во дворе рядом с редакцией. Здоровенное. На нем уже не вызревали плоды. Абрикосины оставались зелеными и мелкими. Но дерево было невероятным – старым, с толстым стволом. Под ним поставили стол, сколоченный из грубых досок, и скамью. Под деревом проходили редакционные летучки, стихийные совещания, там принимали гостей, играли в нарды и шахматы. Там же отмечали праздники. За столом всем всегда хватало места. Он будто умел расширяться. Сколько тарелок ни поставь, найдется место для еще одной. Сколько дополнительных стульев ни вытащи, еще один обязательно встанет. За этим столом всегда было вкусно и весело. Да, от стола многое зависит. Бывает, и стол щедрый, и блюда в три ряда, а сидеть не хочется, есть не хочется. А за тем столом всем хотелось рассказывать шутки и байки, смеяться, веселиться, идти танцевать. Барабанов, конечно, не было. Но всегда находились палки, которыми стучали по столу, отбивая ритм. Тот стол и звучал по-другому. Весело. Так, что все шли танцевать.