Колодцы знойных долин

На следующем холме-каменце с почти отвесными склонами, называемом горой Унгаз, он огляделся снова. Отсюда четко виднелась оконечность хребта Каратаучика, к подножиям которого он держал путь. Нижняя часть хребта темнела частыми провалами ущельев: старик знал, что такие же ущелья прорезали невидимые отсюда юго-западные склоны. Он снова постоял, представляя себе древние шумные селения, укрывшиеся в теснинах, зеленые оазисы вдоль речек, абрикосовые, яблоневые и тутовые сады карлуков — одного из четырех племен, населявших некогда полуостров. Все это исчезло со времени нашествия монголов, потом было засыпано обвалами, занесено песком, и разве только он, Елен, найдет кое-какие следы древней жизни мангыстауских аулов. Ясно различимы сейчас лишь караванные пути по обеим сторонам хребта, они торились веками, на века и остались. Он подумал, что не каждый юноша поверит сегодня, что по северной дороге шли к морю купеческие караваны из Хазарин и Руси, а по верхней южной, с крутыми подъемами и поворотами, трудно добирались торговцы из Хорезма, вечно враждовавшего с Мангыстау. Караваны останавливались в городе Сарытас^[12], который располагался на морских террасах, или же проходили сразу в порт Суль и вели там переговоры с судовладельцами. Старик любил море, и все его воспоминания, а зачастую и разговоры кончались Каспием. Почему, он и сам не знал. Он был очень стар и до недавнего времени считал, что только степь, кумыс и скачки сохранили ему силы. Но лет восемь назад Орынбасар прочел ему рассказ писателя далекой страны, который беззаветно любил море; он хорошо запомнил этот рассказ, принял и с тех пор уверился, что и море поддержало его. На его земле было все, что нужно человеку: суша и море, кумыс и родники, кони и машины, колхозы и забытые колодцы. Он и сам казался себе порой чем-то состоящим из всего этого. Потому и живет…

Уже подходя к скалам, Елен почувствовал, что здесь появился посторонний. Потом слух уловил негромкий перестук, и он нахмурился, зашагал побыстрей — не то чтоб он считал себя хозяином полуострова, но каждый сторонний, полагал он, должен был сперва встретиться с табунщиком. Но когда за уступом-песчаником увидел маленькую серую палатку, разбитую хоть и не на ровном месте, но у родника, старик успокоился. Незнакомец знал обычай края. Степняки ставят свои кибитки всегда поодаль от источника, чтобы сохранить его в чистоте; но когда ты один и у тебя нет табуна или стада, то нужно жить у воды и оберегать ее. Около палатки никого не было, и старик не стал задерживаться.

У входа в храм увидел Елен гостя. Долговязый, с тонким, загорелым лицом мужчина лет тридцати сидел ссутулясь на тесаном камне-ступеннике. Старик приблизился, вгляделся в него и вдруг цокнул языком. Парень оглянулся, вскочил на ноги и с улыбкой, несколько смущенной, но радостной, торопясь, пошел ему навстречу.

— Ну, здравствуй, горожанин!

— Здравствуйте, ата! Как поживаете? — Парень говорил с чуть заметным пришепетыванием.

— Слава аллаху, Булат.

Они пожали друг другу руки и, сперва старик, а за ним Булат, сели на камень.

— Из Алма-Аты прилетел вчера, — стал объяснять Булат, все так же радостно улыбаясь. — Только сошел в поселке Узень — подвернулась машина. А с дороги двадцать верст отмахал на своих.

Старик покосился на его разбитые, изрезанные на каменистой дороге серые парусиновые туфли.

— Что будешь делать?

— Работать, — тотчас ответил Булат. — Как говорил вам в тот раз: буду изучать подземную архитектуру, наскальные изображения, гравюры на стенах мавзолеев и мечетей.

— А я думал, ты не вернешься, — заметил старик. Лицо его просветлело, морщинки разгладились, было видно, что ответ Булата пришелся ему по душе.

— Я не только вернулся, ата, — волнуясь, проговорил Булат. — Отныне я связал свою жизнь с Мангыстау. — Он помолчал и добавил: — Прошедшие два года я сидел над книгами.

— Лет десять тому назад сюда приезжали собиратели песен. Послушали меня, записали, посудачили о старине и укатили в столицу. — Старик усмехнулся и покачал головой. — Ждал я их, потому как наказали вспомнить песни, которые я уже позабыл. Через пять лет приехали, смотрю — другие совсем ребята. Тоже послушали, записали. Эти еще быстрее работали, все делали на ходу. Засомневался я в горожанах.

— Я уже ответил вам, ата, — сказал Булат, сведя темные брови.

Теперь Елен внимательно посмотрел на него. Он хорошо помнил первый приезд Булата два года назад, когда тот учился еще в ленинградском институте, его рассказы о своей жизни. Булат оказался родом из Мангыстау, но во время войны потерял родителей и воспитывался в детском доме — сперва в городе Уральске, затем в Алма-Ате. Из столицы и поехал учиться на археолога. Старик был тогда сильно взволнован той трепетной, какая бывает только в юности, заинтересованностью Булата историей родного края. Булат был еще мальчишка мальчишкой, жил лишь мечтой, не представляя себе, что такое опыт и что он значит в жизни. Елен без усилий вспомнил восторженный рассказ Булата о своей работе и почти все его вопросы относительно храма Шакпак и наскальных рисунков.