Колодцы знойных долин

Санди с тихой улыбкой смотрела вокруг. Золотисто блестели редкие стекла домов. У соседнего барака старик мыл лицо, аккуратно набирая пригоршнями воду из ведерка, чтобы не расплескать лишнее; немного дальше, у землянки, пожилая русская женщина в цветастом платье чистила песком пузатый зеленый самовар. В воздухе стоял запах печеного хлеба.

Веяло умиротворением от всего этого, прочностью давно и навек устроенной жизни, словно еще прошлой зимой здесь не пухли от голода и не умирали люди. И могилы вдалеке на холмах и печалили и подчеркивали торжество жизни. И это всеединство, показалось Санди, вбирало в себя и ее собственные радость и горе.

Вечерело. Глохли звуки. Было пора уже собираться на занятия ликбеза, а Санди медлила, подобно ученику, совершившему проступок и оттягивающему встречу с учителем. Запоздало стыдилась она упрека Семенова, вспоминала, что Хамза тоже неодобрительно встретил ее решение — перейти на кочегарку.

Дальний берег вдруг заполнился огнями.

Факелов становилось все больше, они то сходились в одном месте, то рассыпались, а маслянистая вода многоцветно отражала их и размножала, притягивая взоры людей. В домах хлопали двери, люди выскакивали на улицу и бежали к буровым навстречу приглушенным крикам. Санди с Наби на руках побежала тоже.

Телега, окруженная нефтяниками, быстро катила по дамбе. Факелы освещали распростертое безжизненное тело Семенова. Женщина-казашка держала на коленях в его окровавленную, перевязанную темной тряпкой голову и визгливо плакала. Сагингали, ехавший на Каракуине, прикрикнул на нее, но женщина зарыдала во весь голос.

Шествие остановилось у рудкома.

Подбежал запыхавшийся Жумаш, растолкал людей, рванул за плечо Сагингали.

— Как это случилось? Кто виноват?

— Все виноваты! — мрачно ответил Сагингали. — Ударил грязевой фонтан. Он бросился с задвижкой к скважине, хотел спасти. Не дошел… Камнем в висок — и все…

— А ты где был? Почему допустил, чтобы он первым побежал?

— Рядом был, — ответил Сагингали. — На его месте ты не стал бы спасать скважину?

— Дела, — тихо произнес Жумаш. — Недоглядели, значит, мы что-то. И как теперь сообщить в Гурьев?

Сагингали укоризненно посмотрел на него и отвернулся.

Факелы пылали с сухим треском.

— Буровая остановилась? — спросил кто-то в толпе через некоторое время.

— Нет, — ответил Сагингали. — Восстановили давление в забое. Ребята продолжают бурить. Достигли нефтеносного горизонта еще днем, не ждали такого… Нефть будет.

Люди молча слушали Сагингали.

Невдалеке темнела одинокая фигура Санди. Было тихо над площадью. Лишь время от времени гремел удилами Каракуин, привязанный к телеге. Вскидывал голову и испуганно храпел, когда кто-нибудь слишком близко подносил факел. Потом успокаивался. К запаху крови скакун, должно быть, привык уже давно, как и подобает боевому коню.

Прошло семь лет, и наступил черед Санди провожать сына в школу. В первый класс собирались долго. Наби в новенькой бязевой рубашке и брючках, давно мечтавший о школе, вдруг растерялся, захныкал.

— Ну и трус же ты, оказывается, — укоризненно говорила ему Санди, — а еще сын красного партизана. Видел бы твой отец…

Быстро вырос Макат, обставился серебристыми цистернами, застроился домами. Но расположен он был разбросанно, и до сорок второго участка, где находилась новая школа, надо было идти не менее трех километров. Совсем разволновалась за дорогу Санди: чем ближе подходили к школе, тем труднее становилось сдерживать слезы.

У входа в школу и в самом помещении толкался народ. Санди пробралась к учительской, открыла дверь.

— Заходи, заходи, Санди! — позвал ее Хамза. — Я сейчас…

Хамза в новеньком темно-синем костюме, с аккуратно подстриженными усами что-то сухо объяснял у окна старому учителю в пенсне, державшему под мышкой кипу тетрадей. Старик, недовольно выпятив толстую нижнюю губу, качал в ответ седой головой.

У края единственного длинного стола молча, с сосредоточенным выражением на обветренных неподвижных лицах сидели два старика в чапанах: один высокий и худой, другой статный, еще крепкий, — видно, степняки. Они напряженно следили за разговором Хамзы и старого учителя.

Еще дальше, в глубине комнаты, три молодых учителя, то и дело смеясь, оживленно беседовали между собой.

Прошло несколько минут, прежде чем Хамза подошел к Санди.

— Волнуешься? — спросил он ее улыбаясь.

— Конечно.

— И я волнуюсь, — признался он. — Наверное, никогда так и не привыкну к началу учебного года.

Он привлек к себе мальчика, обеими руками прижавшего к животу полотняную сумку, прошитую по краям красной нитью. Маленький Наби удивительно напоминал собой Махамбета. Когда-то на свадьбе в песках — маленькой и нешумной — Хамза объявлял брак Махамбета и Санди первым счастливым браком свободной жизни. И в тот вечер в глухой зимовке Кос-кстау радостно светились глаза партизан, забывших о своих ранах.

— Вы идите, — Хамза обернулся к старикам, — Мы обязательно разберемся с этим вопросом.