Коллекция трупов

Я преодолел последний поворот, и как только дом дяди попал в поле моего зрения, у меня возникла чертовски странная галлюцинация: на секунду мне показалось, что этот проклятый грузовик действительно стоял прямо во дворе, огромный, неуклюжий, проржавевший. Я приготовился нажать на тормоз, но прежде чем дотронуться до педали, я моргнул, и иллюзия рассеялась. Но я знал, что дядя Отто умер. Никаких вспышек, никаких озарений, только простая уверенность. Я знал это также хорошо, как расстановку мебели в моей комнате.

Я в спешке въехал во двор и выбрался из машины, даже не захватив с собой продукты.

Дверь была открыта, он никогда не запирал ее. Я спросил его однажды, почему, и он объяснил мне терпеливо, так, как обычно объясняют дураку какой-нибудь очевидный факт, что запертая дверь не сможет остановить "Крессуэлл".

Он лежал на кровати, которая была расположена в левой части комнаты (кухня была справа). Он лежал там в своих зеленых брюках и байковой нижней рубахе, и его открытые глаза были остекленевшими. Я не думаю, что он умер более двух часов назад. Не было ни мух, ни запаха, несмотря на то что день был чертовски жарким.

"Дядя Отто?" — произнес я тихо, не ожидая ответа. Живые люди не имеют обыкновения просто так лежать на кровати неподвижно и с выпученными глазами. Если я что и чувствовал, то этим чувством было облегчение. Все было кончено.

"Дядя Отто?" Я приблизился к нему. "Дядя…"

И только тогда я заметил, каким странно бесформенным выглядело его лицо, каким распухшим и перекошенным. Только тогда я заметил, что глаза его не просто выпучены, а в буквальном смысле вылезли из орбит. Но смотрели они не на дверь и не в потолок. Они были скошены на маленькое окно у него прямо над кроватью.

Я проснулся прошлой ночью около трех, и он был у меня прямо перед окном, Квентин. Он почти достал меня.

Он был похож на лопнувшую тыкву, — услышал я голос одного из старых сплетников, спрятавшись за журналом "Лайф" и вдыхая запах парикмахерской.

Почти достал меня, Квентин.

В комнате чувствовался какой-то запах. Не запах парикмахерской и даже не запах грязного старого человека.

Пахло машинным маслом, как в гараже.

"Дядя Отто?" — прошептал я, и пока я шел к кровати, мне казалось, что я уменьшаюсь. Уменьшался не только мой рост, но и мой возраст. Вот мне уже снова двадцать, пятнадцать, десять, восемь, семь, шесть… и, наконец, пять. Я увидел, как моя дрожащая маленькая ручка тянется к его распухшему лицу. И вот моя рука дотронулась до его лица, ощупывая его, и я взглянул вверх и увидел в окне сияющее лобовое стекло "Крессуэлла" — и хотя это продолжалось всего одно мгновение, я готов поклясться на Библии, что это не было галлюцинацией. "Крессуэлл" был там, в окне, менее, чем в шести футах от меня.

Я провел пальцем по щеке дяди Отто, мой большой палец был прижат к другой щеке. Я, вероятно, хотел ощупать это странное вздутие. Когда я впервые увидел грузовик в окне, моя рука попыталась сжаться в кулак, забыв о том, что лежит на лице трупа.

В тот момент грузовик исчез из окна, как дым — или как приведение, которым, я полагаю, он и был. В тот же самый момент я услышал ужасный лопающийся звук. Горячая жидкость хлынула мне на руку. Я посмотрел вниз, чувствуя под рукой не только влажную, мягкую плоть, но и что-то тяжелое и угловатое. Я посмотрел вниз и увидел. Именно в тот момент я начал кричать. Масло лилось у дяди Отто изо рта и из носа. Масло текло у него из уголков глаз, как слезы. То самое машинное масло, которое продается в пятигаллоновых пластиковых канистрах и которое Маккатчен всегда заливал в "Крессуэлл".

Но там было не только масло. Что-то торчало у него изо рта.

Я продолжал кричать, но в течение некоторого времени я был не в силах сдвинуться с места, не в силах убрать испачканную в масле руку с его лица, не в силах отвести глаза от той большой сальной штуки, которая торчала у него изо рта, штуки, которая так исковеркала его лицо.

Наконец паралич отпустил меня и я вылетел пулей из дома, продолжая кричать. Я подбежал по двору к моему "Понтиаку", зашвырнул свое тело внутрь и рванул с места. Продукты, предназначенные для дяди Отто, упали с заднего сиденья на пол. Яйца разбились.

Удивительно, как я не разбился на первых двух милях пути — я взглянул на спидометр и увидел, что еду со скоростью свыше семидесяти миль в час. Я остановился и начал глубоко дышать, до тех пор пока не сумел обрести хоть какое-то самообладание. Я начал понимать, что не могу оставить дядю Отто в том виде, в котором я его нашел. Это вызовет слишком много вопросов. Я должен был вернуться.