И кроме того, я должен признаться, что какое-то дьявольское любопытство овладело мной. Сейчас мне хотелось бы, чтобы этого не было, чтобы я мог устоять против него. Пусть бы они задавали свои вопросы. Но я
Потом я вошел внутрь.
Первые несколько мух жужжали над его лицом. Я увидел масляные отпечатки пальцев у него на щеках: отпечаток большого пальца — на левой и три других пальца — на правой. Я нервно взглянул на окно, в котором я видел нависающий "Крессуэлл"… а затем я подошел к его кровати. Я вынул платок и вытер свои отпечатки. Затем я наклонился и открыл рот дяди Отто.
Оттуда выпала свеча зажигания, старой конструкции, почти такого же размера, как кулак циркового силача.
Я взял ее с собой. Сейчас мне хотелось бы, чтобы я не сделал этого тогда, но, разумеется, я был в шоковом состоянии. В чем-то было бы лучше, если бы эта штука не была у меня в кабинете, где я могу смотреть на нее, брать ее в руки, подбрасывать, когда мне захочется. Свеча зажигания 1920-го года выпуска, выпавшая изо рта дяди Отто.
Если бы она не была здесь, если бы я не захватил ее с собой, убегая во второй раз из маленького однокомнатного домика, я, возможно, начал бы уверять себя в том, что все это — не только тот момент, когда я выехал из-за поворота и увидел "Крессуэлл", упершийся в маленький домик, словно огромная красная собака, но
Общее мнение свелось к тому, что дядя Отто покончил с собой, наглотавшись масла. В течение девяти дней это было предметом удивления всего Касл Рока. Карл Даркин, владелец городского похоронного бюро и не самый молчаливый из людей, сообщил, что когда врачи делали вскрытие, они обнаружили в нем более трех кварт масла… и не только у него в желудке. Оно пропитало весь его организм. Все в городе недоумевали: что он сделал с пластиковой канистрой? Так как на месте ни одной канистры найдено не было.
Как я уже говорил, большинство тех, кто прочтут эти воспоминания, не поверят им… разве что с ними случалось что-нибудь подобное. Но грузовик все еще стоит в поле… и готов поклясться чем угодно, что все это было на самом деле.
ОСТАВШИЙСЯ В ЖИВЫХ
26
Два дня прошло с тех пор, как шторм вынес меня на берег. Этим утром я обошел весь остров. Впрочем, остров — это сильно сказано. Он имеет сто девяносто шагов в ширину в самом широком месте и двести шестьдесят семь шагов в длину, от одного конца до другого.
Насколько я мог заметить, здесь нет ничего пригодного для еды.
Меня зовут Ричард Пайн. Это мой дневник. Если меня найдут (когда?), я достаточно легко смогу его уничтожить. У меня нет недостатка в спичках. В спичках и в героине. И того и другого навалом. Ни ради того, ни ради другого не стоило сюда попадать, ха-ха. Итак, я буду писать. Так или иначе, это поможет скоротать время.
Если уж я собрался рассказать всю правду — а почему бы и нет? Уж времени-то у меня хватит! — то я должен начать с того, что я, Ричард Пинцетти, родился в нью-йоркской Маленькой Италии. Мой отец приехал из Старого Света. Я хотел стать хирургом. Мой отец смеялся, называл меня сумасшедшим и говорил, чтобы я принес ему еще один стаканчик вина. Он умер от рака, когда ему было сорок шесть. Я был рад этому.
В школе я играл в футбол. И, черт возьми, я был лучшим футболистом из всех, кто когда-либо в ней учился. Защитник. Последние два года я играл за сборную города. Я ненавидел футбол. Но если ты из итальяшек и хочешь ходить в колледж, спорт — это единственный твой шанс. И я играл и получал свое спортивное образование.
В колледже, пока мои сверстники получали академическое образование, я играл в футбол. Будущий медик. Отец умер за шесть недель до моего окончания. Это было здорово. Неужели вы думаете, что мне хотелось выйти на сцену для получения диплома и увидеть внизу эту жирную свинью? Как по-вашему, нужен рыбе зонтик? Я вступил в студенческую организацию. Она была не из лучших, раз уж туда попал человек с фамилией Пинцетти, но все-таки это было что-то.