Коллапсис

Никк проглотил этот факт и решил, что у него нет такой роскоши, как время на горе. Он взвалил на себя всю ответственность в виде младшего брата, работы, дома и учёбы. Он сделал всё, чтобы у него не оставалось времени быть наедине с собой. Но не учёл он одного: взяв всё в свои руки, Никк предоставил много свободного времени и возможности обрушить на себя двойное горе Эрику.

Всё в этом мире начинается с мелочей. Ерунды, которой не придаёшь значения. Прогулы в колледже. Агрессия на преподавателей. Замкнутость. Отстранённость среди общества. Эрик с каждым днём уходил в себя, огрызался, когда Никк пытался поговорить по душам. Уходил, громко хлопнув дверью. Соседи говорили – связался с плохой компанией. Преподаватели говорили, что его нет на лекциях.

Опустошённый и потерянный, с вполне оправданной печалью при посторонних, Эрик превращался в бешеного пса при Никке, не желая слушать нотации и критику в свой адрес. Никк боялся, что брат бросит учёбу и покатится по наклонной дорожке, а что ещё хуже: армия и война. Эрик не желал ничего и никого кроме его новообретённой семьи, как он их называл.

Никк понимал: Эрик, действительно, связался с плохой компанией, не ночевал дома, странствуя чёрт знает где и с кем. Увязался за чокнутой подружкой – пацифисткой, курящей травку и ратующей за мир во всём мире, в знак протеста готовой показать сиськи напротив белого дома. Никк боялся, что Эрика пристрастят к беспорядочному сексу и наркотикам, чем занимались его немытые оборванцы.

Полиция впервые вызвала Никка, когда Эрик попытался ограбить магазин. Как он сказал: «На слабо с друзьями». Второй раз его поймали во время несанкционированного митинга. Кто-то серьёзно пострадал, а Эрик, как он убедил брата и полицию, не успел убежать. Дело удалось замять, разрешить мирным путём, оплатив лечение пострадавшим.

Через несколько месяцев Эрик стал возвращаться домой раньше. Вот только вскоре и вовсе перестал выходить. Мог лежать в кровати сутками, как медведь в глубокой спячке, а из признаков жизни его выдавало только тяжёлое дыхание и крики во сне.

Он не ел и худел на глазах. Зашторивал окна, чтобы чёртов свет не мешал – от него тошнило и болела голова. И выбирался из своего убежища только по нуждам. Через два месяца Эрик наконец-то вылез из своей комнаты, и вроде как всё наладилось. Вот только в третий раз Никка вызвали по предъявлении Эрику обвинения в покушении на убийство. Он выхватил пистолет из кобуры полицейского и выстрелил. Пуля не принесла смерти пострадавшему. Впоследствии обвинения удалось снять, потому что Эрика признали невменяемым в зале суда. Речь его пугала: он то неразборчиво и медленно мямлил, то тараторил, как рекламно-дикторский голос по телевизору. А после и вовсе его охватила истерика, какую мог унять только специалист.

Никк Делрой принял поражение, он не смог помочь единственному близкому человеку и пошёл на сделку с адвокатом, выбрав меньшее из двух зол: психиатрическую клинику вместо колонии.

За время, пока на Эрика надевали смирительную рубашку и тащили к служебной машине, он успел разодрать стены, оставив на них следы крови от сломанных под корень ногтей. Разворотил мебель так, что по коридору суда летали пух и обивка.

Клиника, в которую поместили Эрика, была совсем молодой – несколько лет или того меньше. Но Никк слышал о ней много хвалебных отзывов от адвоката, да и цена за лечение в год совсем символическая, не бьющая по карману, и, главное, не требующая повторного взноса.

«Медитокс».

«Медитокс» выглядел гостеприимным местом, медперсонал здесь всегда улыбался, а главврач уверил Никка, что Эрика они поставят на ноги за полгода. Маниакально-депрессивный психоз не смертельный приговор, с ним можно жить, главное привыкнуть и следовать инструкциям.

Никк приезжал каждые три дня. Первое время Эрик игнорировал его, глядел тупо в потолок и не отвечал ни на один вопрос, не реагировал ни на одну реплику. Но старший брат не сдавался и приезжал, чтобы в конце увидеть отдаляющуюся спину.

Заговорил Эрик на втором месяце лечения. И разговор этот походил на крик души. Эрик Делрой больше не выглядел отстранённым, запуганным или безразличным, напротив, он превратился в невротический комок, притронься к которому – взорвётся оглушающей истерикой. Красными помешанными глазами он озирался на медбрата, что терпеливо ждал у двери в зале для посещений, чтобы, когда Эрик закончит, отвести его обратно.

И тогда, сжав руки в замочек и наклонившись к Никку так близко, что тот почувствовал его пропитанное медикаментами дыхание, он зашептал:

– Я не могу здесь больше оставаться.

– Эрик, всё, что здесь делают, ради твоей пользы.

– Ты не понимаешь, – прошипел младший Делрой, вцепившись в руку брата. – Не понимаешь! Если я останусь, они сожрут меня!

– Кто?

Эрик оглянулся назад, гневно затопав ногами, нервно захихикал и сквозь смех выдавил невнятное:

– Вороны. Очень много воронов. С длинными клювами. Они выдирают из меня по кусочку. Каждую ночь.