Колибри

– Этого я Вам не скажу, мне стыдно. Сумму, которой у меня не было и нет, и я здорово подпортил бы себе жизнь, если бы проиграл.

– Но Вы ведь не проиграли?

– Нет. Бубновый валет против трефового.

– Во что играли?

– В техасский холдем.

– Что это?

– Техасская разновидность покера.

– От обычного сильно отличается?

– Ну, посложнее. У каждого игрока по две закрытые карты плюс борд, то есть пять общих открытых карт.

– Вроде телесины.

– Да, принцип тот же.

– Кстати, как правильно, телесина или тересина? Я, честно говоря, не улавливаю разницы.

– По-моему, можно и так, и так. Это же искажённое итальянцами «Теннесси», а само название американское.

– Серьёзно?

– Конечно. В Америке разновидностей покера столько же, сколько штатов, где в него играют. Техасский вариант – самый популярный. Его разработали специально, чтобы ограничить выигрыши и проигрыши, не то народ начнёт проматывать целые состояния, как это частенько бывает в телесине. Но вчера ночью это не сработало. Вчера ночью я был на волосок от краха.

– Но потом всё-таки выиграли.

– Да, а проигрался Дами-Тамбурини. Он стал проигрывать и требовать реванша, чтобы отыграться, и снова проигрывать, и снова пытаться отыграться, и так до тех пор, пока не остались только он и я, ведь, в конце концов, это были наши с ним личные счёты. И я тоже не сдавался, меня было не остановить. За двадцать минут, нет, даже за четверть часа я выиграл целую пропасть денег.

– Сколько?

– Стыдно признаться...

– Почему? Вы же их не проиграли.

– Нет, не проиграл, но по сути это одно и то же.

– Так сколько?

– Восемьсот сорок тысяч.

– Боже правый!

– Ну, если всё время удваивать ставки...

– А у него, этого Вашего друга, есть такие деньги?

– Должны быть. Семейный капитал приличный: банк, земля, вино, минеральный источник, недвижимость... Вот только мне они не нужны. Потому-то я Вам и позвонил.

– То есть как это не нужны? Почему?

– Потому что это чересчур! Да и как их получить? Даже нотариус, который дежурит там на случай крупных проигрышей, и тот не знал, что придумать.

– Значит, Вы выиграли восемьсот тысяч евро и просто оставили их?

– Восемьсот сорок тысяч. Но – да.

– Чёрт!

– Думаете, я сглупил?

– Нет, просто это несколько необычно...

– Я просто не стал их брать, но взамен кое о чём попросил.

– И о чём же Вы попросили?

– Видите ли, доктор Каррадори, уже светало. В соседней комнате, в своём гамаке, напичканная парацетамолом, спала Мирайдзин. Я, совершенно вымотанный, сидел в компании четырёх других, ещё более измочаленных людей, боясь даже подумать, что через пару часов должен начать приём в больнице. А за столом рыдал совершенно убитый человек, который ещё шесть часов назад считался моим другом...

– Ну так и всё-таки, о чём Вы попросили?

– ...к тому же мне было ужасно стыдно. За то, что явился играть, хотя у Мирайдзин подскочила температура. За то, что не поехал домой, как мне было велено. За то, что, начав проигрывать, остервенел, а не бросил играть, как обычно. И ещё за то, что только сильнее остервенел, когда начал выигрывать, выигрывать, выигрывать – пока не выиграл этой несуразной суммы.

– Ладно, я понял, Вы были потрясены. Но о чём же попросили?

– А особенно мне было стыдно за то, что я стал игроком, вернее, что стал тем, кем стал, за то, как сложилась моя жизнь. За то, что потерял всех, кого любил, потому что все они так или иначе ушли, доктор Каррадори, и никого не осталось...

– Но мы же говорили: есть ещё малышка...

– Мне было стыдно и за неё, забытую в своём гамаке, за то, как я с ней поступил: стыдно и больно, чудовищно больно! И тогда я сделал то, чего ещё никогда не делал ни один игрок.

– Что же Вы сделали?

– Я рассказал всё то, что говорю сейчас Вам, тем четырём несчастным, которым, вне всякого сомнения, было так же стыдно, как мне. И добавил ещё кое-что, чего за игровым столом обычно не услышишь, хотя испытывает это каждый.

– В каком смысле?

– Я сказал, что чем больше выигрывал, тем несчастнее становилась моя повседневная жизнь. Отхватишь, бывало, пятьдесят тысяч евро – и сразу думаешь, не купить ли новую машину, ведь та, что уже есть, вдруг начинает казаться ржавой колымагой. Но раньше она колымагой не казалась, понимаете?

– Прекрасно понимаю.