Колибри

Она закрыла глаза и начала слушать, как ветер грохочет перилами на балконе. Она повернулась на другой бок. Под одеялом стало жарко. Она выпростала ноги, но ощутила, как дует из окна. «Завтра надо бы купить клейкую ленту, – подумала Анна, – а то здесь зимой околеешь».

В три часа ночи Анна сдалась и вылезла из постели. Линолеум на полу казался ледяной коркой. Она надела носки и тапки и пошла на балкон покурить. Буря прошла над городом и сменилась мелким дождем. Усталость ощущалась тяжестью в каждой мышце тела. Плечи затекли и болели. Она не решилась опереться на поручень, боясь, что он оторвется, а там, в тенях высотных домов вокруг, кто-то ждет, что она упадет на землю.

* * * 

Предки начали меняться, когда мне стукнуло двенадцать. Ну не знаю, изменились они или, может, я. Похоже, всё из-за того, что у меня начались месики, но я тогда не понимала. И еще у меня было много друзей. Вдруг меня перестали отпускать одну в школу. И из школы домой. Блин, они заставили Мехвана, этого раздолбая, следить за мной. К одноклассникам-финнам меня не пускали даже на дни рождения. Я спрашивала у мамы, почему, но она молчала или говорила, что все это во благо меня и семьи, что когда я вырасту, то пойму. Я рассердилась и швырнула в стену какую-то стекляшку, конечно, она оказалась ценностью из Курдистана. Мать приказала снять штаны. Трусы всегда можно было оставлять. Потом она отходила меня по заднице ремнем, но не пряжкой, как иногда прилетало Мехвану. Молотила и плакала, словно делала себе еще больней, чем мне. Я никогда не плакала, просто скрипела зубами и про себя по-фински кричала: «Давай, бей!» Мехван плакал, но уже потом, тайком в своей комнате. Через пару часов мама приходила просить прощения. Я всегда говорила, что прощаю, но никогда не прощала.