Колдунья-индиго

— Как это «никакой»?! — у Тимура от возмущения слюни полетели изо рта, он на минуту забыл даже о собственной обиде. — Угнать машину, выпереть на ней на главную дорогу, устроить ДТП, отправить на тот свет двух человек, а еще двоих покалечить — на это ума у него хватило. А как отвечать, так сразу — невменяемый? Значит, купи себе справку, что ты дурак, и твори потом, что хочешь?

— Вообще-то я считаю, что невменяемым, а потому и не несущим ответственности за свои деяния можно признать только того, кто разбивает собственную голову. А если он раскалывает чужую, а свою у него хватает ума поберечь, то никакой он не сумасшедший и должен отвечать за свое преступление по полной программе. Но это мое личное, субъективное мнение. А закон указывает другое, и мы все обязаны этими указаниями руководствоваться. Как говорили древние римляне: «Закон суров, но это закон».

Тимур в ответ только смачно сплюнул на цветные изразцы аллеи и еще ожесточеннее замахал метлой.

У ворот поместья с их стражем Сергеем Кузьмичом беседа состоялась точно такая же, а по поводу последствий ДТП — слово в слово, как и с разочаровавшимся в законе грубияном Тимуром. Только чувствуя в подполковнике запаса Космических войск родственную офицерскую душу, Глеб несколько расслабился и позволил себе завершить свой прогноз судьбы невменяемого угонщика эмоциональным восклицанием: «Идиоты!» Однако и по-офицерски духовно близкий ему Воробьев с ним не согласился, правда, выразил свое несогласие не грубым плевком под ноги оппоненту, а лишь культурно его поправил.

— Не идиоты, а вредители! Они умышленно все доводят до абсурда! Это же пятая колонна! Масоны проклятые!

Подумав, что такие резкие высказывания могут отвлечь их от главного вопроса и завести не в ту степь, Глеб поспешил переменить тему разговора и попросил Воробьева припомнить обстоятельства их первого знакомства, то есть утро того трагического дня, когда погиб Никита.

— Кузьмич, вспомни: Дуня Артюнянц, ну та нервная девушка на лихой кобыле, которая облаяла тебя ни за что ни про что и умчалась карьером в сторону леса… Не проскакала ли она в скором времени в обратную сторону, к усадьбе Артюнянца?

— Нет, не проскакала. Если бы она возвращалась, я обязательно услышал бы цоканье копыт по асфальту. А что это вы все этим интересуетесь? И Духанский, и Новиков меня об этом расспрашивали.

— Продолжается следствие, — туманно пояснил Панов, — поэтому уточняются все события того дня. А какое время потребовалось бы Дуне, чтобы доехать обратно до усадьбы Артюнянца, если она все-таки возвращалась обратно, а ты просто стука ее копыт не расслышал? В смысле, конечно, стука копыт не Дуниных, а ее кобылы?

— Во-первых, я не глухой, и слух у меня отличный, — недовольно возразил Воробьев. — Если я говорю, что она не проезжала обратно мимо ворот, значит не проезжала. Во-вторых, у Артюнянца не усадьба, а поместье, и вдвое больше, чем у Никандрова. Это целая латифундия! И в-третьих, если бы Дуня скакала таким же карьером от наших ворот не в сторону леса, а в обратном направлении, к владениям Артюнянца, то эта скачка заняла бы у нее минут пятнадцать-двадцать.

— А если добираться до его царства от никандровских ворот кружным путем, на это сколько времени потребуется?

— Опять же, если Дунина лошадь понесется таким же галопом, то нервная амазонка попадет туда минут через сорок-сорок пять. Но та улица более оживленная, по ней ходят маршрутки и автобус. Как там галопировать?

«Вот те на, — подумал Глеб, — ведь и Дуня, и дочка Артюнянца, по словам Духанского, уверяли его, что кавалеристка была дома уже через пятнадцать-двадцать минут после того, как облаяла Воробьева. И позорила Сергея Кузьмича эта нервная особа примерно в десять часов утра. Никиту убили где-то в одиннадцать тридцать. Зачем Дуне говорить, что вернулась домой не позже десяти тридцати, если укажи она время своего возвращения даже на два часа позже, у нее все равно оставалось бы железное алиби? От места убийства Никиты скакать до Артюнянцевых латифундий нужно уж никак не меньше часа. Если Никиту застрелила Дуня, то она совершила это преступление скорее всего сгоряча, в состоянии сильного душевного волнения, как говорят юристы. Мало ли что между ней и Никитой могло произойти в то злосчастное утро?! Может, бой-френд и завидный жених раньше клялся ей в любви и обещал жениться, а тут вдруг заявил, что интимные отношения — не повод для продолжения даже обычного знакомства, не то что для женитьбы. И послал девушку куда подальше, не снизойдя до совместной с ней прогулки, о которой они заранее договаривались? Пусть нынешние девушки не тургеневские барышни, не дававшие поцелуя без законного брака, и потому коварный изменщик для них не первый и единственный, а один из… Но любовь — во все времена любовь, а когда поруганное чувство сопровождается еще и крахом других, не столь возвышенных, но не менее радужных мечтаний… И что больше волнует молодую кровь — идеальная любовь или материальная заинтересованность, — это еще большой вопрос. Никита как-никак был сыном миллиардера…»