Колдун с Неглинки

— Я из-за этого вот… — начал он и запнулся, не понимая, каким словом обозначить свою проблему. — У меня одни беды. Я друга потерял, меня избили, телефон отобрали, а теперь еще и бабушка…

— А-а! Так ведь не отдашь — не возьмешь. Наперед просьбы надо жертвочку приложить…

У Мирона потемнело в глазах.

— Какую, на фиг, жертвочку? — взвился он, даже на ноги вскочил и крепко сжал кулаки, забыв про рану. — Я не хочу! Мне не надо! Забирайте себе!

— Не могу забрать, — выпалила бабка и пальцы в кукиш свернула. — Не могу забрать — не мое. Шорным родился — шорным и помрешь. Не хочешь сам — вон, рука заживет, и не трогай. А другие-то, кто знает, завсегда тебя пользовать будут. Надоумить могу, защитить, про жертвочки скажу, но не просто так — послужить придется. Коли я тебя нашла — всё, аллес! — И так ладонью о ладонь шлепнула, что Мирон вздрогнул и будто пришел в себя: разом увидел и кухоньку, и бабку, и свое перепуганное лицо, и даже что в кастрюле борщ.

— Вот же хрень, — отрезал он.

Сунул ноги в кеды и выскочил из квартиры.

* * *

В этот раз каждый притащил то, что сумел раздобыть: домашних животных, своих или соседских, овец, свиней, колбасу, в отдалении мычала корова. Жертвы, жертвочки. Мирон приоткрыл пересохшие веки и увидел, как женщина, похожая на его маму, передает мужчине, похожему на монаха, котенка. Мужчина, похожий на монаха, морщится, но сжимает на пушистом тельце лапищу, затянутую в крагу. Трещит огонь. Внутренний голос шепчет: «Не смотри!» Ладонь уже не чувствует прикосновений, ее затерли до кровавых волдырей. Как только просительница отходит, появляется следующая — с ребенком месяцев шести. Младенец смотрит прямо на Мирона и радостно пускает пузыри, мать смаргивает слезы и передает его мужчине, похожему на монаха, — не смотри! — и вот ей нужна только рука, его рука-а. А-а. А-а-а!..

Прикованный Мирон дернулся, застонал и проснулся.

Он лежал на диванчике в кухне, уткнувшись носом в спинку. Подушка под головой промокла, рука онемела. Пахло фастфудом. Темноту разгоняла лампа над плитой, в ее белом свете тени казались еще чернее.

— Проснулся? Есть будешь?

Голос Алисы заставил его сжаться и глубже зарыться в спинку дивана. Мирон сказал:

— Прости. Я так не думаю.

— Я знаю, — ответила она ровно. — Сейчас десять вечера. Мы заказали гадостей в «Бургер Кинге», и на тебя тоже. Все остыло, я разогрею.

— Я ходил к бабке, — просипел Мирон, не оборачиваясь. — Все правда, и ничего не изменить.

Пискнула микроволновка. Запах картошки фри усилился.

— Нужно готовиться к ЕГЭ, — сказала Алиса. — Начнем завтра.

Он вскочил как подброшенный, схватил подушку и вжался в нее лицом.

— Да какой, к черту, ЕГЭ? Ты не понимаешь!

Она не понимала. Если бабка нашла его — наверняка найдут и другие. Те, что знают и начнут пользовать. Даже если Алиса никому не проговорится, настанет момент, когда все прочее станет для нее неважно — только эта его магия, так всегда бывает, и тогда она отыщет его, из-под земли достанет, и на что она будет готова, чтобы исполнить очередное желание? Заплатить? Шантажировать его тем, что разболтает о магии всему миру? Отпилить чертову руку?..

— Ты чего? — раздался осторожный голос. — Плачешь, что ли?

Мирон ожесточенно потер глаза и дернул плечом, которое гладила Алиса. Она сунула ему под нос коробку с креветками, и он не сдержался — вытащил одну за хвост и хрустнул, проталкивая поглубже застрявший в горле ком.

— Я, — наконец выдавил он, — таким родился. Бабка сказала.

— Видимо, — вздохнула она, не убирая руки. — Я кое-что вспомнила, давно еще подслушала. Ты знаешь какую-нибудь Настю?

— Коробкову, из нашего класса, — подавив всхлип, выдавил Мирон. — И еще Фролову, дочь маминой подруги, но мы не очень общаемся. Она странненькая.

Настя Фролова и правда была странненькой. Младше Мирона на год или чуть больше, в школу она пошла раньше. В первом классе ей быстро стало скучно — перевели сразу в третий, потом в лицей с углубленным изучением китайского, а в пятнадцать она уже поступила в МГИМО, самостоятельно выучив хинди и суахили. Пару раз они встречались семьями в центре. Мирон и Настя шатались в окрестностях Кривоколенного переулка, пока взрослые пили вино на летней веранде, но общение не заладилось: в то время как Настя выдавала заученную информацию о старейшем жилом доме в Москве и его прежних владельцах, Мирон играл на телефоне в «Майнкрафт».

— Во, — закивала Алиса, — наверное, это про нее твоя мама моей рассказывала. Я тогда не поняла ничего, только сейчас сложилось. Эта Настя должна была умереть до года. У нее в пять месяцев обнаружили болезнь спинного мозга — СМА. Один укол лекарства — около ста пятидесяти лямов. Когда тебе исполнилось два, Настина мама приехала тебя поздравить. Пока все праздновали, она от тебя не отходила. Ты поранил руку, заплакал, она стала водить тебе по ладони «тень-тень», чтобы успокоить, и сказала твоей маме: «Вот бы мою увидеть такой же, вот бы нашлось лекарство…»

— Черт! — простонал Мирон и спрятал голову под подушку.

Голос Алисы доносился теперь издалека.