Колдун

— Не разбегайся, Царевич, и не прыгай, а то коленку чего доброго разобьешь. Иди прямо по мне: видишь — Ступеньки...

У Лопуха Скворча сел отдохнуть.

— Ну, как Грибы, Царевич? — спросил Лопух.

— И ты уже знаешь? — удивился Скворча.

— Да ведь, Саша, это теперь каждый издалека увидит. Вот ведь какое дело. Ну, иди домой — Мамка-то уже приехала.

— Ура! — закричал Скворча и вскочил, и хотел скорее бежать Домой, но тут же осекся и замер: в другом конце Переулка сгрудилась Вражья Ватага, а перед нею стоял Предводитель и ковырял пальцем в ухе.

Скворча замешкался.

— Иди, — шепнул Лопух. — Ну что же ты?

И Скворча улыбнулся. Нет, не от Страха он замешкался, — Страха не было, а от Удивления: ведь Вражья Ватага молчала. Молчала, когда он стоял и смотрел на нее; молчала, когда подошел; и Изгородь молчала, и Куст Бузины.

Скворча остановился перед Предводителем и посмотрел ему в глаза: в них не было Вражеского.

— Вот, Юрка, — сказал Скворча. — Полная корзинка.

Ватага обступила его, раздались восторженные голоса.

— Вот это да-а! Какие добрые! И ни одной Поганки!

— Ты был на Колдуновом Склоне? — спросил Предводитель.

— Да, — ответил Скворча.

— На самом, на самом?

— На самом.

— Вот это да-а! — сказал Предводитель.

— Там много, — улыбнулся Скворча. — Айда завтра вместе.

— Айда! — кивнул Предводитель и протянул руку. — А твоя, Саш, Мамка приехала.

— Ладно, — сказал Скворча, — пойду, Мамку посмотрю...

И еще была одна встреча — с Балабонихой.

— Грибы! — удивилась она, заглянув в корзинку. — А где ж ты их набрал-то так много?

— На Колдуновом Склоне.

— И — где-е?

— На Колдуновом Склоне, — повторил Скворча.

— Господи ты боже ты мой, это где Акима Колдунова Пасека была, что ли? Один ходил? Туда? Ай да Саша!

«Вот! — подумал Скворча. — Ну и Притвора. Ведь знает же все, что там теперь притворяться-то. Ведь была ж ты там, видел же я тебя, — хотел он крикнуть, но раздумал. — Ладно, пускай притворяется».

— Ну, иди-иди, Мамка приехала.

Скворча шел по Улице и думал: «А интересно, Дома увидят или не увидят? Скорее всего не увидят, никогда Дома ничего не видят». Он представлял, как войдет к себе во Двор, как начнет ему выговаривать Бабушка и как перебьет ее и бросится к нему Мамка, обнимет, поднимет, прижмет. «Родной ты мой! Единственный мой! Скворушка моя ненаглядная! Ох, до чего ж истосковалась по тебе...» От нее будет пахнуть Городом, и лицо ее будет смеяться и плакать. А Бабушка, глядя на них, скажет: «Скворушку-то твоего я вырастю, не беспокойся — Сокол будет. Лучше об себе подумай, пока молодая...» Потом они будут всхлипывать вместе и говорить отрывисто и непонятно. И Мамка будет целовать то Бабушку, то его... И хорошо будет видно по ней — по лицу, по ее словам, по всему — что она еще ничего не знает. А может быть, все-таки догадается, если посмотрит на него внимательно?.. В общем, Скворча подождет: если не догадается, то он скажет. Ведь когда она узнает, что — Царица, то с этого момента все будет хорошо.

1971

КНИЖНИК ВЛАС

1

Ранним июньским утром Влас Решаев проснулся оттого, что возле его дома остановилась машина. Хотя он и готовился к этому, но сразу не встал, а немного полежал и прислушался. В первый момент, как только заглох мотор, было очень тихо. Но уже через несколько секунд захлопали двери, затопали ноги, зашумели голоса. Выждав еще какое-то время, Влас поднялся и стал не спеша одеваться.

К нему в каморку никто не зашел, никто не известил его о прибытии машины. Уже давно, с тех пор, как его освободили по состоянию здоровья от последней колхозной работы — сторожа при амбарах — и назначили пенсию, он «ушел на покой», по слову его домашних: отгородил в самом тихом углу своего шестистенного дома каморку и стал в ней жить. Первое время дети и жена совестили его и даже попрекали, но скоро привыкли, и жизнь в семье Решаевых пошла дальше, своим чередом, но уже так, словно бы Власа больше не было. Поэтому-то к нему сейчас никто не зашел, и он не ждал, что зайдут.

А новость, которая прибыла с этой машиной, была знаменательной: старший сын привез из районного родильного дома жену с сыном — первым внуком Власа, первым племянником его детей. По этой-то причине, несмотря на рань, и всполошился весь дом.

Влас одевался аккуратно, с вниманием, то и дело проверяя застегнуты ли все пуговицы и хорошо ли заправлена рубаха; затем долго осматривал в зеркальце свое худое, дряблое, белобровое лицо, подбородок, покрытый рыжеватой щетиной; затем помылся из таза и тщательно расчесал свалявшиеся сивые волосы.

Странное ощущение возрастало в нем по мере того, как он готовился к выходу. Как будто он собирался в дальнюю дорогу, и уже все решено, и ничего нельзя изменить: ни отложить и не отменить решения. Казалось, что вот он долго — много лет — ждал какого-то известия, чтобы наконец отправиться и что-то свершить, что-то важное, может быть, главное, что всю жизнь откладывал из-за разных дел — самых обычных, чисто человеческих дел, семейных и колхозных, тех, которыми живут все; и вот оно пришло, это известие, и оно — рождение внука.